Борис Евсеев - Красный рок (сборник)

– Что грузин, что египтянин – один черт. Не мути, мутило! Сгинь отсюда!

– Ну, насчет сгинь, – это погодить придется… Вы вот что мне лучше ответьте: где они, ваши ангелы и херувимы? Где, я вас спрашиваю, охранное воинство? Куда подевалось? Вы стишок образца 1906 года помните? А вот он:

– Так там про Питер говорится, а тут – сад московский!

– Да вы повнимательней гляньте… Гляньте, как тут у нас с нетерпением старого гнета ждут!

Ходынин глянул на окрестности и душою умер.

Ни ангела! Ни херувимчика водоплавающего! Ни лесов, ни водопадов… Даже чертей – и тех не видно. Одна полиция и канувшая в прошлое милиция. А вокруг них – собачьи зайцы и обезьяны саблезубые. Да еще вперемежку с облаченными в новенькую форму полицаями неодетые дамы. Дамы в крокодильи головы по плечи вбиты, шевелят, чем не надо, бесстыдно!

А тут еще выскочила и поперед крокодилистых, и поперед мили-пили – алая свинья. (То ли от природы, то ли для назидания выкрашенная в цвет, для копытных нехарактерный.)

Свинья стала носиться туда-сюда и рехать.

– Рёх-рёх-рёх, – ревела алая!

– Ух-ты-бля! – отвечали ей мили-пили.

Реханья алой свинье показалось мало, и она стала рыть носом небесную твердь. Рыла, даже несмотря на то, что сквозь верхнюю губу ее было продето толстое сверкающее железное кольцо…

Мигом свиньей была вырыта яма. Не глубокая, но обширная.

Гонимые алой свиньей крокодилистые дамы трусцой к этой яме и двинулись.

А тем временем комья земли – теперь уже сами по себе – стали лететь сильней и сильней, яма делалась глубже и глубже…

Тут на алую свинью вскочил верхом некий охранный воин.

Ходынин от неожиданности резко вздрогнул.

«Рокош? Старлей? Откуда он здесь, сволочь?!»

Смешение пород Ходынина ужаснуло. Алая (а местами грязно-розовая) свинья и всадник на ее спине довели до исступления.

Тихо дрожа, полез он к себе под мышку, за травматическим пистолетом.

Пистолет был прихвачен в Небесный Тайницкий Сад случайно.

Когда-то давно удалось под шумок пронести в Московский Кремль короткорылый бесшумный пугач. С тех пор подхорунжий травматику эту с собой и таскал. Не для пальбы, конечно, а так, на всяк про всяк…

– … И пукалку свою можете в ж/ж себе засунуть. Иначе доложу кому следует, и вас сюда на воздушном лифте ни по какому членскому билету больше не пустят!.. Кстати, полудамочки и полузверушки, что вас испугали… Так это как раз те, кто не осознал национального вопроса!

– И свинья алая? Она тоже не осознала?

– Свинья-то как раз осознала. Но с ней – другой грех… Да не желаете ли с ней поближе познакомиться? Умная такая свинья, интеллигентная… Может даже, спариться пожелаете? Будут бегать маленькие Ходынчики, ласково хрюкать: рех-рех-рех, рех-рех! Ну а сама свинья будет, конечно, рёхать медленно, важно. А там, глядь, и частушку на завалинке под одобрение слушателей запоет: Полюби меня свиньей/ Полюби навечно!/Очень крепко полюби/ И очень человечно…

Подхорунжий отчаянно помотал головой и вторично полез за травматикой.

Тут Чортишвиль, понимая, что перегнул палку, сказал примирительно:

– Про спариванье – это я так, в шутку. А вот не желаете ли со мной в подпольное казино смотаться? Тут совсем рядом…

– Нечего мне в казине твоем делать, – коверкая нежное иностранное слово, отрезал подхорунжий.

– Ну как знаете. Игра там жестокая, но решительная. То есть все трудности в один миг решить можно. Не пожалели бы после. Только бабло побеждает зло! Только оно, только оно!

– Сгинь, враг! Порешу!

Чортишвиль намотал на руку длинный полосатый галстук, завился винтом, скрыл себя в дебрях дикого леса. Но вскоре вернулся и, усевшись прямо против Ходынина, пожаловался:

– Устал что-то с вами. И голова разболелась.

Он выдернул из воздуха и водрузил на пудреную свою головку китайский прибор для улучшения мозговой деятельности, называемый «мурашка».

«Мурашка» торчала из темечка, как стальной рог, и сильно смешила Ходынина. Вдруг «мурашка» на голове у Чортишвиля сама собой задвигалась. Вельзевулычу враз полегчало, мозговая деятельность улучшилась, и он поманил Ходынина еще раз:

– Может… того? А? Без всякой нудятины, без раздумий? Разок – на черное? То есть я хотел сказать: на судьбу свою не желаете ли однократно поставить? Или судьба ваша – красная? Так вы не затрудняйтесь признаться. Здесь – можно. На красное – так на красное. Угадаете цвет – сказочная судьба ждет вас! Какие там Путин с Абрамовичем – неслыханные удовольствия иметь будете. И очень, очень длительное время. Русским Мафусаилом станете. Ну, идет?

– Я те Горбачев какой-нибудь? – окончательно рассвирепел Ходынин.

И в самом-то деле! Не для того подхорунжий устраивал Небесный Кремль, чтобы какой-нибудь Чортишвиль по нему свободно шлялся! И не для того, чтобы выслушивать белиберду про Путина с Абрамовичем.

Изловчась, Ходынин из травматического пистолета, предназначенного для надоедливых кремлевских галок, дважды пальнул вверх и один раз в грудь Чортишвилю…

Чортишвиль провалился, исчез.

(То есть надо понимать так: был Чортишвиль подхорунжим из Небесного Сада на какой-то определенный срок низвергнут. За что подхорунжему – отдельное спасибо!)

Ходынин же, назвав себя за беспечность олухом царя небесного, продолжил ожидание явления Божия.

И один раз нечто схожее с таким явлением произошло!

Случилось так.

Как-то ненароком подхорунжий попал на Всемирный казачий круг, организованный в Тайницком Небесном Саду по поводу какой-то даты. Круг включал в себя и донцов, и амурских, и семиреченских, и астраханских казаков. И терских, и ставропольских, не так давно на Кавказе порезанных. Ну и, конечно, включал Круг черноморское казачество, как, впрочем, и несправедливо отторгнутых от русской истории запорожцев с некрасовцами.

Здесь уж никакой «чортишвилизации» действительности не наблюдалось!

На кругу, впереди казачьего войска, на дочиста отмытых соловых кобылах восседали атаман Платов и командарм Миронов. Платов был при параде, Миронов – по-простому и налегке: в расстегнутой гимнастерке, а под ней – косоворотка застиранная.

Оба бодрились и горланили всяческую кавалерийскую ересь, пока кто-то ласково на них со стороны не прикрикнул.

Тут атаман и командарм заговорили о высоком.

– Лейба Троцкий? – мечтательно спросил атаман, указывая на громадную неровную дыру в груди командарма. – За пожизненное дворянство вам отомстил?