Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание

― Регистрация ― где?

― В конце, за обложкой, ― небрежно кивнул подбородком Малай. ― Вместе с командировочным. Я живу в гостинице, там и зарегистрирован.

Харин даже не пытался скрыть постигшего его разочарования. Совсем уж, видно, порядка ради он развернул командировочное удостоверение и заскрежетал зубами:

― Святый боже! Еще один на нашу голову!

― Частный детектив! Из Пензы! ― чуть не взвыл заглянувший ему через плечо Мнишин. Но тут же взял себя в руки и, обращаясь непосредственно к верхней пуговице моего пиджака, протянул: ― Интересно получается… Так кто тут у вас кому клиент, а? Он вам ― или вы ему?

Малай неторопливо выбрался из кресла, одернул куртку, пригладил вихры и с театральным достоинством исчерпывающе сообщил:

― Я представляю клиента, который нанял мне в помощь московских коллег.

После чего нечувствительно изъял из неохотливых харинских пальчиков свои документы, степенно убрал их в карман и двинулся к выходу, на прощание небрежно кинув:

― Ну, я пошел. До связи.

Когда за ним захлопнулась дверь, я с облегчением простил ему все, включая «нанятых в помощь московских коллег».

Но расслабляться пока не следовало. Эта парочка волкодавов никогда не заявлялась ко мне просто поболтать на отвлеченные темы. Заняв свое командирское место за столом, я предложил гостям присаживаться и чувствовать себя как дома. Или как в родном отделе полиции. После чего (прекрасно зная, что оба не курят) выложил на стол сигареты со спичками и произнес классическим следовательским голосом:

― Закуривайте, рассказывайте.

Но сбить их с толку было не так просто.

― Не ерничай, ― процедил Мнишин, осторожно усаживаясь на самый краешек кресла для посетителей и для устойчивости крепко вцепившись в собственные коленки. ― А то гляди ― дошутишься. Отвезем вас обоих на Петровку, там шутить будете.

Я напрягся. В устах ревнивого опера, работающего «на земле», упоминание Петровки недвусмысленно намекало на масштабы того, что стояло за этим нервозным визитом в мой тихий офис. Прокопчик же еще не до конца въехал в серьезность ситуации, потому что лихо махнул рукой и весело предложил:

― А чего? Мы на подъем легкие! Нам собраться — только подпоясаться!

― Подпоясаться могут не дать, ― зловеще прошипел усевшийся за спиной начальника Харин. ― Глядишь, еще и шнурки отнимут.

Тут сник и Прокопчик.

― Вы чего, ребята? Да мы вообще в отпуске, ― пробормотал он, вжимаясь в свой угол, и в доказательство даже помахал в воздухе какими-то интернетовскими распечатками. ― Вон, отдыхать на курорт собираемся!

― Отдохнете, отдохнете! ― злорадно подхватил Харин. ― Не хуже, чем на курорте!

Уж в чем-чем, а в харинско-мнишинском умении прессовать и кошмарить я не сомневался. И если меня что и беспокоило, так это морально-психологический дух Прокопчика, демонстрирующего в последнее время опасные упаднические настроения. Поэтому я изобразил крайнюю степень серьезности, потребовав немедленно прекратить пустую болтовню и переходить к делу. Как ни странно, подействовало, причем на всех без исключения.

Харин весь подобрался, сделав мрачно-многозначительное лицо. Но начал отцепившийся ради такого дела от своих коленок Мнишин:

― Тут у нас имел сегодня место инь-цинь-деньтик, ― последнее слово он произнес с какой-то ласково-певучей китайской интонацией. ― С летальным, между прочим, исходом. Трупешничек, значит, обнаружился в парке. Мужской трупешничек. Но ― в бальном платьице. И в паричке. Следишь за ходом? — поинтересовался Мнишин у моего подбородка.

Я следил. Ох, как я следил! Только виду не подавал. Сказал небрежно:

― Ага, читал в Интернете.

А Мнишин неторопливо продолжал рассказывать:

― Личность этой… этого гражданина устанавливается. Но вот что интересно. Накануне вечером имел место другой инь-цинь-деньтик, в районе Пресни. Серьезный инь-цинь-деньтик. Перестрелочка с патрульной группой, машинку одну спалили, двоих наших ранило. Тоже читал?

Я кивнул. Хотя, сознаюсь, это движение далось мне уже не без труда. Колючий холодок, мгновенно ухвативший меня за загривок, неумолимо пошел расползаться по шее, по рукам, по позвоночнику, деревеня члены и мысли. Меньше всего мне хотелось иметь проблемы именно на этом фронте.

― Ну, с теми бандосами пусть муровские товарищи разбираются, это не к нам, да и район чужой, — гладко выкатывал слова Мнишин. ― А что к нам, так это блондиночка в бальном платьице… то есть блондинчик… Ну, ты меня понимаешь: трупешничек в паричке…

Я понимал. Я отчетливо понимал, что мне сейчас вежливенько так, с прихохатыванием, надевают на шейку веревочку, подставляют под ножки табуреточку… Что дело тут пахнет не просто лишением лицензии, кой-чем похуже пахнет. Шутка ли ― двух ментов подстрелили: пришьют соучастие, глазом не моргнешь. А в голове, как в ярмарочном лототроне, бешено скакали, бестолково стукаясь лбами и отскакивая куда попало, мысли. И надо было ухватить одну-единственную, ту самую, выигрышную, что поможет выкрутить шейку из веревочки…

Кто? Или что?

Камера, которой снимал Прокопчик? Плохо, ой плохо! Там наши голоса!

Нет, камеру подхватили бугаи камуфляжные, унесли ― в буквальном смысле от греха подальше…

Пионер-герой? Как там его? Петров? Или Перов?

Нет, должен был успеть смыться, не полный же кретин, Гайдар в его годы взводом командовал…

Что еще? Или кто еще?

Речь Мнишина все катилась и катилась, не встречая преград на своем пути:

―…вызвали жильцы, сразу из нескольких квартир позвонили, бдительные наши… В подъезд сперва вроде бомжи заползли, потом кто-то под полицию хлестанулся ― открыли ему, а последние уж не цацкались, двери вынесли и в парадном, и в адресе на пятом этаже…

Ну что у тебя еще есть, тоскливо изнывал я, давай, давай, не томи!

― А в этом самом адресе имелось легкое бордельеро, причем не просто, а типа садо-мазо, ― в голосе Мнишина не было слышно ничего, кроме профессиональной констатации факта. ― Ну, койка там железная, проволока, плетки. Простынка, как положено, в кровяночке… Отдыхали, короче, люди…

Мне казалось ― еще чуть-чуть, и я его ударю. Ну давай же, давай договаривай!

― Вот оттуда, видать, он и вышел, блондинчик-то, царствие небесное, ― неспешно продолжал докладывать Мнишин. ― Вышел ― да не один. Граждане-то повысыпали на шум ― говорят, вели его эти, что потом перестреливались с патрульными, а с ними еще парочка…

Мнишин сделал актерскую паузу, внимательно наблюдая за реакцией на свои слова заткнутой в мой нагрудный карман авторучки. Но краем глаза я отметил, что Харин в это время жадно поедает глазами невинно уставившегося в потолок Прокопчика.

― И эта самая парочка ― вылитые вы по описанию, ― широким движением руки обведя наши с помощником рабочие места, завершил наконец Мнишин свою эпическую поэму.