Татьяна Устинова - Я - судья. Божий дар

— Постоянно заниматься одним ребенком и не уделять внимания другим — невозможно. Мы пытаемся понемногу приучить Диму жить в коллективе. А так мальчик очень хороший, беспроблемный. Вы уж мне поверьте, я на своем веку детей повидала. Ну, ничего, отойдет!

Сэм вспомнил виденный когда-то фильм Би-би-си. Фильм был про домашних животных и про то, как они воспитывают потомство. Из всего фильма Сэм почему-то запомнил только про овец. Что овца, родив ягненка, два часа облизывает его языком. Ученые говорят, что дело не в гигиене, не в массаже, который необходим, чтобы наладить кровообращение ягненка. Важна любовь и ласка, которую дает мать. Если ягненка лишить этого облизывания, он не сможет нормально развиваться, общаться с себе подобными, станет в стаде изгоем, паршивой овцой.

Сэм внимательно посмотрел на мальчишку. Прозрачные зеленые глаза, по щекам катятся крупные слезы, на макушке — рыжие вихры. Рыжий… Точно как Джейн.

— Идемте. Вы еще не видели наш зимний сад, — поманила Джонсонов Инга Оттовна.

Сэм шагнул было за ней в направлении зимнего сада, но, обернувшись, замер.

Рыжий мальчишка быстро семенил по направлению к Джейн. Она стояла посреди игровой, безучастно глядя прямо перед собой. Мальчишка подошел и вцепился ей в юбку. Джейн опустила глаза, не вполне, кажется, понимая, что ее держит. Рыжий малыш зарылся головой ей в колени, обнял двумя руками и замолчал.

Дженни протянула руку, погладила малыша по вихрам. Потом опустилась на колени, посмотрела мальчику в лицо и улыбнулась. Мальчик ухватил ее за шею и зарылся лицом теперь уже в блузку. Джейн подняла глаза на Сэма, и он увидел, что взгляд ее перестал быть пустым.

Сэм передал Инге Оттовне чек (заведующая тут же сообщила, что на эти деньги купит ортопедические матрацы), попрощался, и они с Дженни пошли через аллею обратно к воротам.

Пока Сэм выписывал чек, и потом — когда садились в машину, и когда машина выехала за ворота, свернула на соседнюю улицу и покатила в сторону центра, Дженни молча смотрела себе под ноги, покусывала губу и напряженно о чем-то думала… Кажется, Сэм знал о чем.

— Ты думаешь о том же, что и я, — сказал он. Не спросил, сказал. Потому что точно знал: Дженни думала про рыжего мальчишку, которого Сэм про себя уже окрестил на английский манер Дэмьеном.

Дженни уткнулась мужу в плечо.

— Я думала, все будет иначе… Проще… Лучше…

— Я тоже.

— Сэм, что нам делать?

Он хотел сказать, что надо подумать. Надо сесть, спокойно все обговорить, взвесить «за» и «против», проконсультироваться со специалистами… Но о чем тут, к бесам, думать?

— Он рыжий. Совсем как ты. Мне кажется, ты уже все решила, да?

— А ты?

А что он? Он тоже думал, что все будет иначе. Строил планы. Но, как говорят русские, человек предполагает, а Бог — располагает. Смысл этой фразы до сего дня оставался для Сэма загадкой. Но сегодня он, кажется, понял, что русские имеют в виду. Ты можешь предполагать, строить планы, думать, что твоя жизнь пойдет так или эдак. Ты можешь судиться за своего ребенка и думать, что едешь в приют для того, чтобы посмотреть, как там живут дети, сделать благотворительный взнос и окончательно определиться, настаивать ли на своем требовании поместить Люиса в дом малютки до вынесения судебного решения. Но кто-то там, наверху, уже все решил, решил за тебя, рассудил мудрее, чем ты. Тот, кто смотрит на детей своих с небес, знает, что на самом деле ты едешь в приют не для того, чтобы передать заведующей чек, а для того, чтобы встретиться с рыжим мальчишкой, у которого прозрачные зеленые глаза. И в этих глазах плещется ужас, когда ты собираешься уйти, и вот ты уже стоишь и думаешь, как будет Дмитрий по-английски.

Господь решил все за тебя. Можешь принять этот подарок ниспосланного свыше решения. А можешь пройти мимо, как последний дурак, отбросив божий дар носком ботинка в придорожную канаву.

— Я уже говорил, Дженни: похоже, Бог закрыл для нас дверь в собственную детскую. Но когда он закрывает дверь, то, как правило, оставляет открытым окошко.

— Знаешь, Сэмми, только не уговаривай меня лазить по форточкам, — сказала Джейн, и впервые за последний месяц он увидел, как она улыбнулась, — улыбка озарила ее измученное лицо прежним светом, тем светом, который согрел сердце Сэма давным-давно, почти пятнадцать лет назад.

— Я не могу лезть в окошко в узкой юбке, это неудобно. Давай просто еще раз войдем в дверь, хорошо?

Они велели водителю развернуться, и снова пошли к двери с тремя таблицами и тремя кнопками звонка, и опять позвонили (только теперь в звонок с надписью «Старшая группа»). Им открыли дверь, и они вошли.

Дети обедали. Рыжий Дэмьен сидел за столом с другими малышами. Перед ним стояла тарелка с овощным рагу, и Дэмьен жадно таскал рагу из тарелки горстями и запихивал в рот, размазывая по подбородку.

— Димочка, посмотри, как другие детки едят, — увещевала его воспитательница, вкладывая в руку ложку. — Возьми ложечку, давай, кушай ложкой. Вот так, вот так…

Она обхватила рукой кулачок Дэмьена с зажатой в нем ложкой и показывала, как именно надо кушать, чтобы быть как все другие дети.

— Пока у нас не получается научить его есть ложкой, — сказала Инга Оттовна, появляясь у Сэма за спиной. — Но со временем он научится — и этому, и всему остальному. Он хороший, сообразительный мальчик.

— Да, — кивнул Сэм. — Он научится.

И подумал: мы его научим. Это наш мальчик. И мы научим его всему. В голове у него вдруг возникла совершенно ясная, четкая и объемная картина: воскресным утром на лужайке перед домом он учит Дэмьена запускать воздушного змея. Дэмьен сосредоточен, он старается, но бечева никак не хочет разматываться. И Сэм терпеливо показывает сыну (да, именно так, своему сыну), как правильно наматывать шнур на катушку. А от крыльца к ним уже спешит Дженни. Она улыбается. Почему-то Сэм точно знал, что так оно все и будет.

Окончательное слушание по делу о суррогатном материнстве назначено было на пятницу, тринадцатое. Что ж, наверное, для такого дела — это самый подходящий день.

«Ангел мой, иди со мной, ты впереди, я за тобой!» — привычно прошептала Лена и вошла в зал. Сегодня ангел нужен ей как никогда.

Люда, ссутулившись и опустив голову, сидела на краешке скамьи слева от двери. Джонсоны только вошли и усаживались в противоположном конце зала. Они о чем-то негромко переговаривались с адвокатом.

Люда изо всех сил старалась в ту сторону, где сидели Джонсоны, не смотреть. Не потому что боялась, что у нее отберут Лысика. Люда знала: Лысика она никому ни за что не отдаст, что бы там себе Джонсоны со своим адвокатом ни думали. В суд вместе с ней пришел Михаил Федорович — юрист, который работал с отцом Александром и по мере необходимости помогал его подопечным. Накануне Михаил Федорович долго беседовал с Людой, учил, как нужно отвечать судье, какие бумаги можно подписывать, а какие нет, и все в этом роде. Люда кивала, старалась запомнить, что он говорит, и по десять раз спрашивала, уверен ли Михаил Федорович, что никто не сможет отнять у нее Лысика? Потому что если он не уверен — то Люда ни в какой суд не пойдет.