Анна Гавальда - Утешительная партия игры в петанк

Тем хуже. Тем хуже для него. Ему уже не заснуть. История не окончена. Он даже готов признаться, что эти ее «три месяца» – только предлог. Не скажи она этого, он нашел бы что-нибудь еще. Раздался удар гонга, пора вставать.

Возвращаться на ринг и продолжать бой.

Анук умерла, и Клер в тот вечер зашла не случайно.

Он шел следом за ней по улице. Был прекрасный вечер, тихий, теплый, мягкий. Нагретый за день асфальт приятно пружинил под ногами. В воздухе пахло Парижем, на террасах кафе ни одного свободного столика. Несколько раз он спросил, не голодна ли она, но она по-прежнему шла впереди него, и расстояние между ними все увеличивалось.

– Послушай, я есть хочу, – сказал он раздраженно. – Мне все это надоело. Я дальше не пойду.

Она развернулась, зашла вслед за ним в кафе, достала из сумки листок бумаги и положила перед ним на столик.

– Завтра в пять.

Адрес в пригороде. Совершенно невообразимое место.

– В пять я буду в самолете, – улыбнулся он ей. Но улыбка быстро сползла с его губ.

Как тут улыбаться, когда у нее такое лицо?

Она вошла в кафе, согнувшись пополам. Словно старалась удержать то, что только что потеряла. Он встал, обнял ее за шею, привлек к себе и дал выплакаться. Из-за ее спины хозяин кафе бросал на него обеспокоенные взгляды, он, как мог, отмахивался от него свободной рукой, мол, не обращайте внимания. Потом он оставил большие чаевые за причиненное беспокойство и увез ее к морю.

Может, это было глупо, но что еще он мог тогда сделать?

Он вышел из туалета, натянул свитер и отправился обратно на диван.

Что еще он мог тогда сделать?

Они подолгу гуляли, много пили, курили всякую дурь и даже иногда танцевали. Но большую часть времени не делали ничего.

Сидели и смотрели, как меняется свет. Шарль рисовал, мечтал, ходил в порт за покупками и готовил еду, сестра в сотый раз перечитывала первую страницу какой-то книги и закрывала глаза.

Но только она никогда не спала. Если бы он о чем-нибудь ее спросил, она бы его услышала и ответила.

Но он ни о чем не спрашивал.

Они выросли вместе, потом три года прожили вдвоем в крохотной квартирке и Алексиса знали с незапамятных времен. Вдвоем им все было под силу.

Вот только на этой террасе над морем негде было укрыться.

Здесь не было тени.

В последний вечер они пошли в ресторан, и когда открыли вторую бутылку Рецины, [26] он взял ее за руку:

– Ты в порядке?

– Да.

– Точно?

Она кивнула.

– Хочешь вернуться к нам?

Отрицательно покачала головой.

– Где будешь жить?

– У подруги… с факультета…

– Ладно…

Он переставил свой стул, чтобы вместе с ней наблюдать за тем, что происходит на улице.

– В любом случае, ключи у тебя есть…

– А ты?

– Что я?

– Никогда не рассказываешь о своих приключениях… – она состроила недовольную гримасу, – ну… о любовных… в смысле, о романах…

– Видно, похвастаться особо нечем…

– А как там твоя чертежница?

– Ушла строить новые планы…

Она улыбнулась ему. Ее загорелое лицо вдруг показалось ему слишком хрупким. Он наполнил стаканы и заставил ее выпить за лучшие времена. Помолчали. Она попробовала скрутить себе сигаретку.

– Шарль?

– Я за него.

– Ты ведь не скажешь?.. Сам знаешь кому…

– Да что я ему скажу? – ухмыльнулся он. – О чести, что ли, буду с ним разговаривать?

Сигаретная бумажка у нее в руках порвалась. Он взял у нее пачку, осторожно наполнил бумажный желобок табаком и поднес к губам, чтобы лизнуть.

– Я имею в виду Анук…

Он замер.

– Нет, – ответил он, сплюнув табачную крошку, – конечно, нет.

Протянул ей готовую сигарету и отвернулся, погрузился в себя.

– Ты… ты с ней еще общаешься?

– Изредка.

Надел темные очки. Она не стала продолжать.

В Париже шел дождь. Они взяли такси, она вышла на улице Гоблен.

– Спасибо, – прошептала она ему на ухо. – Все в прошлом, обещаю тебе. Все будет в порядке.

Он смотрел, как она спускалась по лестнице в метро.

Видимо, почувствовав его взгляд, она остановилась на полпути, и, подмигнув ему, соединила большой и указательный палец в букву «О», показывая, что все «О'кей», как это принято под водой.

Этот простой жест, так убеждающий в том, что все хорошо. Он поверил и удалился с легким сердцем. Был молод тогда, наивен. Верил знакам. Это было только вчера и вот уже без малого девятнадцать лет тому назад.

Как она его провела.

Он уснул, а когда проснулся, на него молча смотрела Снупи. Прежняя Снупи, с круглой, распухшей после сна мордахой, сидела и чесала ухо передней лапой.

Рассвет еще только стучался в окно, и он подумал, не снится ли ему все это. И стены такие розовые…

– Ты спал здесь? – спросила она грустно.

Черт, нет, это не сон. Это жизнь. Новый раунд.

– Который час? – спросил он зевая.

Она отвернулась и пошла к себе в комнату.

– Матильда… Остановилась.

– Это не то, что ты думаешь…

– Я ничего не думаю, – ответила она.

И исчезла.

Шесть часов двенадцать минут. Доплелся до кофеварки, сварил себе двойной кофе. День обещал быть долгим…

Совсем продрог, закрылся в ванной.

Присев боком на край ванны и подперев кулаком подбородок, задумался, блуждая взором в клубах теплого пара и кружении воды. То, что его сейчас занимало, поглощало целиком, заключалось в нескольких словах: Баланда, ты достал! Кончай, возьми себя в руки!

До сих пор ведь тебе как-то удавалось не сбиваться с пути, жил не заморачиваясь, так что же на тебя сегодня нашло? Поздно теперь, понимаешь? Ты слишком стар, в твоем возрасте подобные излишества – непозволительная роскошь. Она умерла. Все в прошлом. Задерни занавес и займись живыми. У тебя вон за стеной недотрога из саксонского фарфора – прикидывается, что ей все нипочем, а сама убивается, того гляди разобьется. В ее возрасте так рано не встают… Закрой этот чертов кран и пойди вынь наушники у нее из ушей.

Тихо постучал, вошел и сел на пол у ее ног, спиной к кровати.

– Это не то, что ты думаешь…

– …

– Где же ты, мой верный четвероногий друг? – неуверенно произнес он. – Спишь? Слушаешь грустные песни под одеялом и не можешь понять, чего этот старый дурак Шарль опять к тебе привязался?

– …

– Я спал сегодня на диване только потому, что долго не мог заснуть… и не хотел мешать твоей маме…

Она заворочалась, задела его плечо, кажется, коленкой?

– Вот я сейчас тебе все это говорю, а сам думаю: зачем я это делаю?.. Нечего мне перед тобой оправдываться… Это тебя не касается, точнее, не имеет к тебе отношения. Это дела взрослых, ну то есть… старших… и…

Ох, черт, подумал он, и зачем ты лезешь в это болото, куда тебя вечно несет? Поговори с ней о чем-нибудь другом.