Дмитрий Вересов - Книга перемен

Антоша Миллер поначалу слегка развлекался, чтобы не думать о том, с какой материей они имеют дело. Он расставлял столы радиально, косым заборчиком по периметру и даже по спирали, гусиным клином, ромбами, домиком. Неприличным словом, когда началась ломка. На слове-то он и погорел, и его отправили относить тяжелые гробы в Зал прощания в компании с вызывавшим недоверие Капитаном Грантом, для которого трупы не утратили половую принадлежность: с трупами мужчин он обращался бережно, а женскими брезговал, ронял с носилок и демонстрировал при этом рвотные позывы. В Зале прощания не очень-то продемонстрируешь свои склонности, будь они художественные или сексуальные, тем более что тяжелые гробы приходилось носить на себе — тележки почему-то не было. Но и здесь Антоша сумел отличиться. Благодаря его голосу, который даже при матерном шепоте, на который он перешел по причине отсутствия «дури», звучал благородно, вальяжно и раскатисто, его приняли за священника. Деревенская бабуля, не знавшая городских порядков, хоронила мужа, который умер в больнице, и, заслышав сдержанный грозовой бас, чуть не в ножки кинулась Антоше:

— Батюшка, уж ты втайне отпой, не обижу, — шепотом умоляла бабуля. — Самому-то все черти грезились — вино любил, чертей-то навидался уже, так надо бы в рай.

— Уйди, старушка, я в печали, — прогудел Антоша Миллер, не сообразивший, чего от него хотят.

— Так и я в печали, батюшка. Где я в Ленинграде дешевого попа найду? Отпой, а?

— Я тут, бабка, послушание отбываю, — включился и заиграл Антоша, — не имею права служить. Неправедно осужден.

— А… доколь? Осужден-то доколь? — интересовалась бабка.

— А вот падет на землю звезда-полынь, — врал из Апокалипсиса Антоша, что помнил, — отравит все на свете, тут я и освобожусь. Все мы освободимся. Аминь.

— Аминь, батюшка, — перекрестилась бабка. — Так отпоешь?

— Шесть «Столичных» по ноль семьдесят пять, — заломил Антоша.

— Окстись, — фыркнула бабка. — Две. Ты же без волос и без бороды. Грех один.

— Шесть, — настаивал Антоша, — за конфиденциальность.

За конфиденциальность бабка, испугавшаяся непонятного слова, уступила, и к концу рабочего дня все — политически неблагонадежная компания, местный работник Илья Тимофеевич и конвой — пребывали в благодушном, расслабленном настроении. Все, кроме Олега, который, возможно, и не отказался бы поддержать компанию, но торопливая «оргия» в морге случилась в его отсутствие.

Он мыл пол и вышел с ведром, чтобы выплеснуть грязную воду в канализационный люк, забранный решеткой, или прямо в Карповку. В этом было преимущество поломоя — в возможности хоть на две-три минуты выйти на свежий воздух. Пол и стены можно было мыть бесконечно и бесконечно выносить ведра, а стало быть, и прогуливаться. Во время одной из таких коротких прогулок его чуть не сбили белые «Жигули» последней модели. Олег отпрыгнул от несущейся вдоль Карповки на полной скорости машины и прижался спиной к влажному по случаю мелкого дождичка древесному стволу. Да так и остался стоять, потому что машина резко затормозила, и из нее, чуть не ударив Олега водительской дверцей, не очень ловко выбралась Галина Альбертовна — длинноглазая Исида, Нут, Баст и кто-то там еще в одном лице. Она накинула глубокий капюшон куртки и ушла в него до переносицы. Ноздри богини трепетали от гнева, орхидея. О, нет, уже не орхидея, а яркий, почти светящийся на фоне мутного дня цикламен презрительно дрожал и ник к подбородку.

— Ты сменила помаду? — удивился Олег и опомнился: — Лина, как ты сюда попала?

— Очень просто, — процедила она сквозь зубы, — охранник поднял шлагбаум.

— Так ведь не пускают на личном транспорте?

— У меня есть удостоверение. Особое такое, красненькое. И не делай вид, что не понимаешь, о чем речь.

— Я и не делаю, — сказал Олег, глядя поверх ее головы на ворону, севшую на крышу морга. — Я тут научился искать причины и следствия. Причин, если честно, не нашел, а следствия — налицо. Спасибо нашему общему знакомцу Петру Ивановичу, ведь так, Лина?

— Легко было догадаться. Только что же ты, милый, причин не понял? Проверочку-то не прошел, не тех мальчиков побил. Где была твоя голова? Что тебе это отребье, за которое ты чуть голову не сложил? Не болит головушка-то?

— Пройдет, — пожал плечами Олег, следя за взъерошенной вороной на крыше. Ворона упорно мокла под холодной моросью и никуда не торопилась, ни строить гнездо, ни под навес, чтобы обсохнуть. Паразитов изводила в сырости, что ли?

— Ты все провалил, как последний сопляк. — зашипела Лина, глубоко засунув в карманы ледяные руки. — Ты меня подвел, понял ты или нет?! Меня еще больше, чем себя самого. У меня ребенок, а ты меня убил, мерзавец, уничтожил! Ты меня последнего шанса лишил из дерьма вылезти! Мне теперь подсадкой служить до второго пришествия! Под такую нечисть ложиться, что и подумать тошно! Или этого ублажать.

— Петра Ивановича? — усмехнулся Олег.

— Ладно, он хоть один. Но иногда я думаю, что легче под покойника лечь.

— Говорят, кое-кто именно покойников и предпочитает, — безжалостно пожал плечами Олег. — У нас тут как-то ночью окно разбили, покрывала с клиентов поснимали.

— Сволочь! — заорала, не дослушав, Лина. — Ты… издеваться еще будешь! Все вы сволочи!

Она внезапно успокоилась, взяла себя в руки, цикламен обрел жесткую симметрию, стал плоским, как в гербарии. Потом сухие лепестки раздвинулись и сухо прошуршали:

— Я сейчас могу громко закричать, что меня насилуют. И ты, сэр рыцарь, не отмажешься. Говорят, с насильниками в тюрьме жуткие вещи вытворяют.

— Давай, кричи, — равнодушно сказал Олег, прижатый к дереву. Ворона на крыше встряхнулась, но улетать и не подумала, смотрела на Олега веселым, умным глазом.

— Где, кстати, твой конвой? — оглянулась Лина.

— Наверное, обсыхает. В помещении, — усмехнулся он.

— Разгильдяи. Не хочешь расслабиться на заднем сиденье, пока они там обсыхают? — предложила она, и цикламен вновь наполнился живым соком и, казалось, даже заблагоухал.

— Чтобы экспертиза подтвердила изнасилование? Спасибо.

— Дурак. Дурак и мерзавец. Негодяй и трус. Сволочь. Дерьмо. Дурак. Мерзавец.

— Это уже было, — перебил Олег, — ты повторяешься, Лина.

— Мне было хорошо с тобой. В кои-то веки мне было взаправду хорошо. Все могло бы быть так замечательно. Мы бы с тобой уехали куда-нибудь. Куда надо, туда и уехали бы, — заторопилась она, упреждая вопрос. — Такое шикарное задание. А ты.

— Сволочь, мерзавец, дурак, — повторил Олег. — Пусть так. Только почему на меня, убогого, столько пороху растрачено? Мало ли таких молодых, красивых, сильных и ловких? Неприкаянных?

— Значит, мало, — отрезала Лина. — Тебе предлагается исправить ошибки и загладить свою вину. И приступить к выполнению той работы, которую предлагает тебе Петр Иванович.