Дмитрий Вересов - Книга перемен

Но Франик упросил Аврору не сдавать билеты, не давать телеграмму Вадиму, чтобы не ходил зря встречать, а ехать сегодня же.

Телеграмму Вадиму не дали, но к рижскому поезду он, тем не менее, не явился, хотя и должен был. Аврора рассердилась и не могла успокоиться до дому и ворчала, ворчала, что было ей несвойственно. Она и сама сознавала это:

— Кем я становлюсь с вами со всеми, а? — вопрошала она Франика. — Ведьмой. Каргой. Никаких положительных эмоций. Ведь он же взрослый человек, а в голове ничего не держится, кроме собственных сверхважных дел. Институт окончен, а все зайчиком-побегайчиком. Деловое свидание у него, что ли? Мог бы и на другое время перенести.

— Или не деловое, — с невинным видом заметил Франик, восседая на переднем сиденье трамвая, в то время как Аврора устроилась позади, спиной к нему и лицом к кассе, отгородившись чемоданом от толпы, ввалившейся на Садовой.

— Что? Что ты сказал? Что за новости, Франц? Тебе что-то известно, а мне, как всегда, нет? — переспросила Аврора, без устали опуская в кассу медные монетки, гривенники и даже двугривенные с требованием сдачи, передаваемые ей честными пассажирами, и накручивая ручку кассы, чтобы отрывать билетики.

— Ничего мне такого не известно, — отозвался Франик, — просто Вадька бурчал что-то перед нашим отъездом, кого-то он там ждал.

— Что-то я не слышала, — удивилась Аврора. — Когда же это кончится? — снова заворчала она, в очередной раз принимая пригоршню мелочи. — Кому сколько билетов? Мне самой копейки считать? Мне, пожалуй что, впору требовать зарплату за безотказный доблестный труд. Надо было на метро ехать. И что не поехали? Тащись теперь два часа с пересадкой.

— Ты не слышала, — счел нужным ответить Франик, — потому что у тебя на сковородке громко шипело. Кто же знал, слышала ты или нет? Или предпочла не слышать? Или Вадька предпочел, чтобы ты не слышала? Не вмешиваться же мне.

— Франик — милый, скромный мальчик. И такой дипломат! — съязвила Аврора и разроняла половину медяков. — Не стану поднимать, у меня спина больная, — впервые в жизни заявила она трамвайной публике, поджала ноги, чтобы добровольцам удобнее было собирать мелочь, и вывернула шею к Франику: — Моя Наталия сказала бы: колись! Вот и колись, братец кролик.

— Я и не знаю ничего толком, — пожал плечами Франик, — какая-то старая знакомая. Что-то вроде невесты или уж не знаю кто там еще.

— Н… невесты?.. Старая знакомая? Не хватало еще старой знакомой невесты, — побледнела Аврора. — Эта Инна. Но как же? Она же с Олегом?

— Кто их разберет, этих старых невест, — ответил Франик, чем нисколько не успокоил Аврору Францевну. Весь остаток пути она вертелась как на иголках, паниковала и негодовала. Сверху на нее сыпалось мелкое конфетти, выбиваемое из проездных талончиков перекошенным скрипучим компостером, и оседало на волосах, летело в лицо. Приходилось поминутно отряхиваться и слегка скандалить, такое уж это было скандальное и шебутное место между кассой и компостером, а пересесть в битком набитом трамвае не представлялось возможности. И в квартиру Аврора вошла в состоянии крайнего раздражения.

Дома чемодан был брошен в прихожей, туфли полетели по углам, а тапочек не обнаружилось. Дверца шкафа возмущенно скрипнула под неласковой рукой, развешенные в шкафу одежды всполошенно зашелестели, рукав старенького халата, что обычно надевался в знак протеста перед жизненными невзгодами, был разодран у проймы и должным образом оплакан, и тут в замке входной двери старой сварливой галкой заскрежетал ключ. Три оборота — три скорбных фа минор. У Авроры сердце остановилось. И она с остановившимся сердцем, сама себя не помня, босым, взлохмаченным привидением в выцветшем ситцевом рубище потекла в прихожую.

— Как же без лифта? — раздался из прихожей громкий высокий голос. — Культурный же город! Я уже запыхалась! Фу-ух! У нас в Днепропетровске лифты! Аж почти везде!

— Не преувеличивай, зайка! — послышался голос Вадима. — Давай куртку.

«Днепропетровск, — записалось в голове у Авроры Францевны. — Зайка. Слава создателю, не эта Инна. Но Днепропетровск?!»

— Здрасссте! Я ж та самая Оксана с Днепропетровска! Зрас-с-сте, Аврора Фридриховна, то есть Франковна! Мы с Вадиком хал прикупили, мы с мамой и папой всегда по субботам халы с маслом кушаем. А маку-то! И весь на полу. А пыли! Вадик, Вадик! И где метла?!

— Францевна. Не Фридриховна и не Франковна, — не совсем своим голосом произнесла Аврора, нисколько не надеясь быть услышанной. Она терпеть не могла, когда путали ее отчество. — «Та самая Оксана». Пушкин не сказал бы лучше. Давно мечтала познакомиться. Рада встрече, просто счастлива.

— Правда ж?! — жизнерадостно заголосила девушка. — А я-то как мечтала! Уж почти год, с самой Ялты. Мы скоро опять туда собираемся. И для Вадика место есть, он уж женихается, женихается, весь извелся! Парни ж не могут… это… подолгу, а я в Днепропетровске, а здесь только наездами, к Ларискиным родственникам из «Пассажа». За приданым. А теперь к вам. А то и вы, мама, с нами в Ялту? И с нашими сразу со всеми породнитесь. Мы с Вадиком в одной комнате, все ж знают, что у нас с ним любовь и мы расписываемся, а вы — в Вадикову комнату, по соседству с Соней.

Аврора подняла очень светлый, бездонно прозрачный, ничего не выражающий, заоблачно божественный взгляд на Вадима, и тот виновато заюлил, одну за другой в подробностях изучая пуговки Аврориного халатика:

— Мам, ну, так вышло. Оксанин поезд опоздал на четыре часа, южные поезда вечно опаздывают, ты же знаешь. Я сначала хотел встретить ее, а потом мы бы вместе встретили вас с Фраником. Но поезд опаздывал, и никто не знал, на сколько. А как разорваться между Балтийским и Московским? Я и торчал на Московском четыре часа. Извини. Я, если помнишь, перед вашим отъездом говорил, что познакомлю тебя с невестой.

— Да-да. Не далее как сегодня в трамвае Франик мне об этом… напомнил. А раньше не мог, так как сомневался, хотел ли ты, чтобы я услышала твое сообщение сквозь шипение масла на сковороде.

— В трамвае? Масло на сковороде? Мамочка, ты здорова? Почему ты босиком и в этом?.. В халате.

— Со мной все просто замечательно. Чемодан был на удивление легким. Килограммов десять, не больше. Мы только что приехали, и в доме бардак и грязь. Почему-то, — подняла брови Аврора Францевна, продолжая светло глядеть на Вадима, — я ничего не могу найти, даже тапочек. Где мои тапочки, Вадька?

— А… Сейчас, — засуетился Вадим и вытащил тапочки из карманов висевшего на вешалке старого отцовского плаща. — Вот. Я тут убирался, а они все елозили и заползали в разные места.

— Убирался? — вдруг подала голос Оксана. — То ж уборка называется? Ой, лышенько-о! И где уже вы видите здесь уборку? Вадик, золотце, ты называешь это уборка? Вот сейчас будет вам уборка!