Дмитрий Вересов - День Ангела

Вадим Михайлович сошел с дребезжащего моста на твердый, обшарканный многими поколениями гранит набережной. Свернул у Академии наук, миновал институт Отта, где проходил студентом акушерскую практику, затем университетскими задворками вышел в Тучков переулок, памятным проходным двором выбрался на линии. И вот уже рукой подать — от Первой до Третьей. А между ними — узенькая улица Репина, такая незаметная, таинственная и страшноватая по ночам, утекает вдаль, к Неве, вымывая дворовые пещеры и гроты. И высится на Среднем проспекте грязно-желтый псевдоготический собор, нисколько не любимый. Нисколько. И рукой подать до дома с мавританско-голландской башенкой над крышей, не видной с фасада. Сердце обгоняло шаги, понукало, торопило, только успевай. И хорошо одетый человек не первой молодости, с красивой сединой в черных волосах, придерживая солидные очки, чуть не вприпрыжку бежал вдоль фасадов.

Вот знакомая подворотня, и даже ворота починены, вот лестница, крутая и по-прежнему сыроватая, вот последний этаж, вот обитая потершимся дерматином дверь. Старый-старый белый фарфоровый звонок с чуть замазанной синей краской кнопочкой. Вадим перевел дыхание и решительно вдавил кнопку звонка. И услышал из-за двери такую памятную трель. А потом, минуту спустя, и робкие шаги. Клацнул замок — мама никогда не спрашивала, кто там, и все ее ругали, кроме Франика.

— Мама. Это всего лишь я, — сообщил Вадим. — Я не заслуживаю, но ты бы меня впустила, а? Я кое-что важное должен сказать.

— Вадька! Вадик, — запричитала Аврора Францевна, распахивая дверь во всю ширину. — Я и не мечтала тебя больше увидеть. Ты повзрослел наконец. Такой стал… удивительный. Ох! И так крепко обнимаешь. Никогда ты меня так не обнимал, только когда я брала тебя на ручки, а ты боялся свалиться, трус такой.

— А ты не меняешься, мама. Как будто и время не прошло. Все такая же красивая и стройная.

— Я гимнастику делаю. Я обречена на гимнастику, ты же знаешь. Годы и годы гимнастики. Как я ее ненавижу! Но обойтись не могу — день пропустишь, и спина не гнется и болит. А мне сейчас очень нужна моя спина. Мне воз везти.

— Ты об отце?

— Он очень болен, Вадька. Он, наверное, скоро умрет, хотя врачи и врут, что ничего подобного, что ему от страшной болезни помогут какие-то особые капельницы. А ему только хуже, голова болит, и всякое уже мерещится. И мнителен стал, и аппетита никакого… У него страшный диагноз, Вадик. Страшный. А я изверилась.

Губы у Авроры Францевны дрожали, и слезы текли по морщинкам, так привычно текли, что казалось, будто они сами и проложили эти русла. Вадим обнял ее покрепче и тихо сказал прямо в ухо:

— Ну и зря, мама. Потому что все вранье. Все вранье от начала до конца. Я только что узнал. Был в клинике.

— Что?!

— Случайно получилось. Встретил старого приятеля и узнал и про диагноз, и про то, что все вранье.

— Не понимаю, Вадик! — разволновалась до дрожи в руках Аврора Францевна. — Я не понимаю, что ты хочешь сказать…

— Пойдем к нему. Не спит? Я все объясню, мама. А потом, наверное, убью Сеньку Шульмана. И жалею, что по малодушию своему не врезал заодно и Славке. Компромат он копит. Ах ты! И столько денег воруют у несчастных людей! Откуда у вас деньги на такое лечение?

— Вадик!

— Откуда, я спрашиваю?

— Светочка помогает, — пролепетала Аврора Францевна, — она успешная музыкантша. Гонорары… Вадик, а…

— Идем к папе, — перебил Вадим Михайлович, — и я все вам расскажу, дорогие родители.

Михаил Александрович встретил их взглядом строгим и высокомерным, как у матерого орла. Словно с ледяной вершины смотрел Михаил Александрович, с трудом скрывая горечь и разочарование, накопленные за много лет. Иголку капельницы он выдернул сам, трубочка повисла, покачивалась, и раствор из нее капал на пол. Уже маленькая лужица натекла.

— Миша! Вадик приехал, — повысив голос, потому что за стенкой грохотало, сообщила жалобным голосом Аврора Францевна. Жалобным, так как ясно было, что Михаил Александрович зол, разобижен до смерти, стыдится своей слабости и ненавидит Вадьку.

— Папа, — сказал Вадим и поперхнулся на приветствии, таким слабым и больным выглядел Михаил Александрович. Вадим как был, в плаще, присел у кровати. — Папа, здравствуй.

— Тебя никто не звал, — с минуту помолчав, выдавил из себя Михаил Александрович. — Скоро похороны, и мне будет все равно, кто там явится. Тогда и являйся. О чем вы там шептались в прихожей с матерью? Какой мне гроб выбирать? Так я скажу. Фанерный, с кумачом. Дешево и сердито. И на Смоленское меня. К матушке Марии Всеволодовне. Если вам, конечно, не очень сложно. Отпевать не следует — моды не блюду, не крещен и не верую. Засим все. Счастливо оставаться.

— Папа, не торопился бы ты в фанерный с кумачом. Похороны отменяются. Тебе еще жить и жить. Все вранье. Вранье — этот твой долбаный диагноз. Что тут тебе вливают? — посмотрел Вадим на перевернутую бутылочку в держателе капельницы. — И сколько уже влили? — нахмурился он.

— Через день, с небольшим перерывом, вот уже два месяца почти, — сказала Аврора Францевна. — У Миши уже вен нет, один сплошной синяк.

— Убью Шульмана, — проскрипел Вадим. — Это не лекарство, мама и папа, это… чтобы было понято, это полная фигня. И если ты, папа, за два месяца в своем возрасте от этой фигни не загнулся, то запас здоровья у тебя гигантский. До ста лет проживешь и даже больше.

— Вадик, — взмолилась Аврора Францевна, — да объясни, наконец! Что ты все загадками. Я боюсь и не понимаю, и надеяться страшно.

— Все очень просто, папа. Я видел снимки твоей головы. Абсолютно здоровая голова. Чуть-чуть холестерина на стенках сосудов, но, ты знаешь, не больше, чем у иного тридцатилетнего. И это все. Никаких опухолей. Чистенько. А в клинике этой — преступники. Ставят ложные диагнозы, пугают людей и дерут бешеные деньги за якобы лечение. Здоровых людей залечивают! Одним словом, ты здоров, папа. А Шульмана, одно-курсничка моего, который там всем заправляет, я убью.

— Что это значит, Вадим? — строго и устало осведомился Михаил Александрович, но неприязнь и горечь ушли из его взгляда, растворились в зыбкой надежде. — Ложь во спасение? Когда уже все бесполезно? Не нуждаюсь.

— Папа, ты здоров! — повысил голос Вадим. — И я не понимаю, почему вас угораздило обратиться в эту клинику!

— Реклама, Вадик, — вздохнула Аврора Францевна. — «Лечим все», видишь ли. А в районной поликлинике ничего такого, как ты понимаешь. Там только таблетки от головной боли прописывали. Но голова-то у папы и правда болит. Жуткие мигрени. Жуткие. До черноты в глазах и полуобморока. Это с той аварии в метро. Вадик? Так папа… здоров?

— Абсолютно. Мигрени мигренями, но по сути здоров. Я как доктор говорю. Я ведь стал хорошим доктором, мама, скажу не хвастая. А мигрени… Это, понятно, осложнение после травмы. Немного потерпим и подберем хорошее импортное лекарство. Вряд ли головные боли совсем прекратятся, но станет легче их переносить. Папа, поверь мне, пожалуйста. И давай выбросим эту дрянь, которую тебе вливают. И не пускайте на порог шарлатанов. Папа…