Габриэль Маркес - Жить, чтобы рассказывать о жизни

Маэстро Камачо и Кано лично провожал к пианино, и его ассистент с абсолютной бесстрастностью выполнял свой долг, прерывая церковным колоколом песню, когда любитель совершал ничтожную ошибку. Премия за лучшее исполнение песни была больше, чем мы могли бы мечтать, — пять песо, но наша мама была уверена в том, что самым важным была радость спеть эту песню хорошо на такой авторитетной программе. До того момента меня узнавали только по фамилии отца — Гарсиа — и двум моим именам, данным при крещении, — Габриэль Хосе, но в тот замечательный, удивительный день мама попросила также написать и ее фамилию — Маркес, — чтобы никто не сомневался в том, кто я и чей сын.

Это было огромное событие в доме. Меня заставили одеться во все белое, как на первое причастие, и перед выходом мне дали выпить… бром. Я приехал в «Ла Вое де ла Патрия» на два часа раньше, и действие успокоительного средства у меня прошло, пока я ждал в соседнем парке, потому что мне не разрешали входить в студию раньше чем за четверть часа до начала передачи. Каждую минуту я чувствовал, как внутри меня пауки страха плели свою паутину, утаскивая в нее мой мозг и остатки храбрости, и, наконец, я вошел с бешено колотящимся сердцем. Я должен был сделать над собой огромное усилие, чтобы не вернуться домой с пассказом о том, что мне не разрешили участвовать в конкурсе под каким-либо предлогом.

Маэстро провел быструю проверку на пианино, чтобы установить мою голосовую тональность. До меня вызывали семерых по порядку записи, колокольчиком прозвонили трем из них из-за различных оплошностей, а меня объявили простым именем Габриэль Маркес. Я спел «Лебедя», сентиментальную песню о белом лебеде, белее, чем снег, убитом рядом со своей возлюбленной бессердечным охотником. С первых же тактов я понял, что тональность была очень высокой для меня. У меня случилась паника, когда помощник сделал жест сомнения и встал в стойку, чтобы схватить колокол. Не знаю, откуда я вытащил остатки своей храбрости, чтобы сделать ему решительный знак: не звони!

Но было уже поздно: колокол прозвонил бессердечно. Пять песо премии и сверх того различные рекламные подарки достались одной блондинке, очень красивой, которая спела отрывок из «Мадам Баттерфляй». Я вернулся домой подавленный поражением и никогда так и не смог утешить после мою мать в ее разочаровании. Прошло много лет, прежде чем она мне призналась, что причиной ее стыда было то, что она предупредила всех своих родственников и друзей, чтобы они всенепременно послушали мое необыкновенное талантливое исполнение, и не знала потом, как избежать встречи с ними после моего неудачного выступления.

В этом круговороте смеха и слез я тем не менее никогда не пропускал школу. Даже будучи голодным.

Но время моих домашних заданий уходило на хлопоты по дому, а денег на свет не было, чтобы читать до полуночи. Но в любом случае я выпутывался. По дороге из школы было несколько авторемонтных мастерских, и в одной из них я задерживался часами, глядя, как рисовали на бортах указатели маршрута и пункты назначения. Однажды я попросил У художника разрешения нарисовать несколько букв, чтобы я сам увидел, есть ли у меня какие-то способности к этому делу. Художник, удивленный моими природными данными, разрешил помогать ему иногда за несколько мелких песо. И эти совсем небольшие деньги немного помогали моей семье.

Другим моим приятным необременительным приключением была случайная дружба с тремя братьями Гарсиа, сыновьями одного матроса на реке Магдалена, которые организовали популярное музыкальное трио, чтобы развлекать на праздниках друзей из чистой любви к искусству. Я дополнил им квартет Гарсиа, чтобы принять участие в конкурсе в час фанатов радиостанции «Атлантико». Мы выиграли в первый же день под громкий шум аплодисментов, но нам не заплатили пять песо премии из-за отсутствия регистрации. Мы продолжили репетировать вместе до конца года и петь по дружбе на семейных праздниках до тех пор, пока жизнь не разбросала нас.

Я никогда не верил в то, что мой отец — бессердечный и безнравственный, безответственный мужчина, который легко относится к голоду и полной нищете в своей семье. Наоборот, я думаю, что были серьезные доказательства сообщности матери и отца, духовной сильной связи, которая и поддерживала всех во время крайней нищеты, не давала окончательно провалиться в пропасть.

Отец знал, что мать прекрасно может справиться с любой паникой. Знал, что мама справляется с ней даже лучше, чем с отчаянием, и что это и было секретом нашего выживания. То, о чем он, возможно, и не хотел думать или вовсе не думал, так это то, что она облегчала ему страдания, в то время как шла рядом, оставляя при этом по пути все лучшее своей, именно своей жизни. Растрачивая себя на него. Мы никогда не могли понять причину его отъездов. Внезапно, как это обычно и происходило, нас разбудили в субботу в полночь, чтобы отвести в местное отделение небольшой базы Кампаменто, где нас ждал звонок отца по радиотелефону. Я никогда не забуду маму, всю в слезах, будто всю искупавшуюся в них, во время разговора, путанного из-за технических помех.

— Ай, Габриэль, — сказала ему мать, — посмотри, ты оставил меня с этим скопищем детей, мы несколько раз даже не смогли поесть, потому что не было денег.

На это отчаяние он только и ответил, что у него увеличилась печень. Такие фразы мы слышали часто, но мать не относилась к ним очень серьезно, потому что однажды он уже использовал эту уловку, чтобы скрыть свои проделки.

— Это всегда с тобой происходит, когда ты себя плохо ведешь, — сказала она ему в шутку, как ребенку. Она говорила, глядя на микрофон, словно отец находился там, и была настолько под впечатлением от его голоса по телефону, что поцеловала микрофон, пытаясь отправить ему поцелуй. Она и сама не могла справиться со своим смехом. От этого у нее никогда не получалось рассказать всю историю до конца, она просто утопала в слезах от смеха. Тем не менее именно в тот день она осталась поглощенной разговором и в конце концов сказала за столом, словно не обращаясь ни к кому: — Я заметила нечто странное в голосе Габриэля.

Мы ей объяснили, что устройство не только искажает голоса, но и меняет интонации. Следующей ночью она сказала сквозь сон: «Мне показалось, что его голос был очень слабым». Даже нос ее заострился в те дни тягостных ожиданий, и она спрашивала себя между вздохами, какие же те деревни без Бога и без закона, по которым проходил ее мужчина, свободный от святой хранительницы. Скрытые опасения матери стали более очевидными во время их второго разговора по телефону, когда она заставила его пообещать, что он вернется домой немедленно, если ничего не решится в течение двух недель. Тем не менее еще до окончания этого срока мы получили из лос Альтос дель Росарио трагическую телеграмму с одним-единственным словом: «Неопределенно». Мать увидела в этом коротком послании подтверждение своих самых ясных предчувствий и огласила вердикт: