Габриэль Маркес - Жить, чтобы рассказывать о жизни

Однако ответ президента, высказанный все с той же невозмутимостью, с которой он курил, был не тем, на который они рассчитывали. Он не упустил случая показать свое истинное настроение, которое было известно немногим тогда. Он сказал, что для него и его семьи самым удобным было бы уйти в отставку и жить за границей на личные средства и без политических забот, но его беспокоило, что могло значить для страны, если законно выбранный президент убежал бы со своего поста. Гражданская война была бы неминуема.

И ввиду того, что Льерас Рестрепо продолжал настаивать на его отставке, позволил себе напомнить о своей обязанности защищать Конституцию и законы, что он не только заключил договор со своей родиной, но также и со своей совестью и с Богом. Говорят, что именно тогда он произнес знаменитую историческую фразу, которую, очевидно, в действительности никогда не произносил, но она приписана ему на века: «Для колумбийской демократии лучше мертвый президент, чем сбежавший президент».

Никто из свидетелей не помнил, слышал ли он ее из уст президента или из чьих-то других. Со временем много обсуждали эту фразу, спорили о ее политической ценности, исторической значимости, но никогда не спорили о литературном великолепии фразы…

С тех пор она стала девизом правительства Оспины Переса и оплотом его славы. Дошли до того, что говорили, будто ее изобрели или журналисты-консерваторы, или, к тому было немало оснований, самый известный писатель, политик и действующий министр горнорудной и нефтяной промышленности Хоакин Эстрада Монсальве, который на самом деле находился в президентском дворце, но не за столом переговоров. Так что она осталась в истории как сказанная кем-то, кто должен был ее сказать, в разрушенном городе, где начал остывать пепел, и в стране, которая никогда больше не станет прежней.

В конце концов, настоящая заслуга президента — не придумывать исторические фразы, а забавлять либералов притупляющими бдительность карамелями до глубокой ночи, когда прибыли свежие войска, чтобы подавить мятеж черни и установить консерваторский мир.

Только тогда, в восемь часов утра 10 апреля, Дарио Эчан-Дию разбудил президент кошмаром одиннадцати громких телефонных звонков и назначил его министром внутренних Дел для режима двухпартийного утешения. Лауреано Гомес, недовольный решением и обеспокоенный своей собственной безопасностью, вместе с семьей уехал в Нью-Йорк, пока создавались условия для исполнения его неистового желания быть президентом.

Всякая мечта о социальных изменениях в обществе, за которую и умер Гайтан, рассеялась среди тлеющих развалин города. Убитых на улицах Боготы и в результате официальных репрессий в последующие годы насчитывалось более миллиона человек, а сверх того многие умерли от нищеты или в изгнании. Задолго до того, как руководители-либералы в верховном правительстве начали осознавать, что подвергли себя опасности войти в историю в качестве соучастников.

Среди многочисленных свидетелей того исторического дня в Боготе были два, которые не были знакомы друг с другом, а через годы стали двумя моими большими друзьями. Одним был Луис Кардоса-Арагон, поэт и политический и литературный публицист из Гватемалы, прибывший на панамериканскую конференцию в качестве министра иностранных дел своей страны и руководителя делегации. Другим был Фидель Кастро. Оба, кроме того, обвинялись в участии в беспорядках.

О Кардоса-Арагоне говорили определенно, что он был одним из зачинщиков, действуя под прикрытием удостоверения специального представителя передового правительства Хакобо Арбенса в Гватемале.

Надо понимать, что он был представителем знаменательного правительства и выдающимся поэтом, писавшим на потрясающем испанском, который никогда не ввязывался в приключения недоумков. Самым горьким воспоминанием в его прекрасной книге мемуаров было обвинение Энрике Сантоса Монтехо, Калибана, в его популярной колонке в «Эль Тьемпо» «Скандал вокруг часов», где он ему приписывает якобы официальное задание убить генерала Джорджа Маршалла.

Многочисленные участники конференции добивались того, чтобы газета опровергла ту бредовую новость, но это было невозможно. «Эль Сигло», официальный печатный орган консерватизма во власти, провозгласил на весь мир, что Кардоса-Арагон был инициатором мятежа.

Я познакомился с ним спустя много лет в городе Мехико, с его супругой Лией Костаковски, в его доме в Койоакане, освященном его воспоминаниями и украшенном подлинниками великих художников того времени. Его друзья собирались там на воскресные салоны в обстановке благородства без притязаний.

Первый раз он остался в живых, когда его автомобиль был обстрелян снайперами спустя несколько часов после начала волнений. И еще несколько дней спустя, когда восстание уже было подавлено, когда один пьяный, с которым он столкнулся на улице, выстрелил ему в лицо из револьвера, у него дважды застряла гильза.

Девятое апреля было постоянной темой наших разговоров, в которых смешивались и ненависть, и тоска по потерянным годам.

Фидель Кастро, в свою очередь, был жертвой разного рода абсурдных обвинений в экстремистских действиях в качестве студента-активиста. Черная ночь страшного дня среди взбунтовавшихся толп закончилась для него в пятом управлении полиции в поисках средства быть полезным, чтобы положить конец уличной бойне. Надо знать его, чтобы представить себе, какой силы и негодования было полно его отчаяние там, где было невозможно внушить всем единое мнение.

Он встретился с руководством гарнизона и другими негодующими офицерами и безуспешно пытался убедить их в том, что любая сила, которая осталась в казармах, потеряна. Он предложил им, чтобы они выпустили своих людей бороться на улицы для поддержания порядка и самого законного политического устройства. Приводил им доводы разного рода историческими фактами, но не был услышан, пока официальные войска и танки не смяли силы восставших. В конце концов он решил разделить судьбу всех.

Ранним утром Плинио Мендоса Нейра пришел в пятое управление полиции с указаниями руководства либералов о капитуляции не только офицеров и восставших полицейских, но и многочисленных заблудших либералов, которые ждали приказа к действию. Переговоры о согласии шли в течение многих часов, и в памяти Мендосы Нейры сохранился неизменным образ того крупного, запальчивого кубинского студента, который несколько раз вмешивался в спор между руководителями либералов и мятежными офицерами с остроумием, превзошедшим всех. И только годы спустя он узнал, кто это был, потому что увидел его случайно в Каракасе на одной фотографии того страшного вечера, когда Фидель Кастро находился уже на Сьерре-Маэстре.