Лора Белоиван - Чемоданный роман

— Ты — это твой дом. Этот дом в лесу — ты и есть, — сказала Хайди и быстренько поправилась: — Ну, для сейчас это корректно.

И больше ничего не надо было говорить, и она больше ничего и не добавила.

Никольский храм сверху похож на небольшой торт со взбитыми сливками. Меня в нем крестили: тогда как раз все пошли, и мы с Кавардаковой в общем потоке — все равно на биче делать нечего, так почему бы и не прокреститься. Нашей крестной матерью, без которой было почему-то нельзя, стала Галка Михайлова, как раз накануне нашего крещения отдавшаяся известной пароходской лесбиянке Вике.

— Ну и как? — спрашивали мы Галку.

— Ничего особенного, — отвечала Галка.

— А-а, — говорили мы разочарованно.

Кавардакова пришла на крещение в джинсах и тельняшке.

— А чё, раздеваться надо, что ли? — удивилась она и сняла шубу. На нее оглядывались; впрочем, без особого любопытства.

— Ну расскажи, Галь, как она, вот прямо так вот пришла и?.. — Галкин сексуальный опыт не давал нам покоя.

— Ну прям. Сперва вина попили, — еще больше подогревала наш интерес будущая крестная.

— Крещаемые — налево! — Священник был молод и клочкаст, на его лице, там, где не было рваной поросли, сидели ярко-рыжие веснушки. Он был похож на школьного хулигана, которого уговорили принять участие в конкурсе на лучший маскарадный костюм.

— Я не хочу у него креститься, — сказала Кавардакова.

— Поздно, — почему-то сказала я. Мне думалось: раз вошел в церковь, обратной дороги нет.

Впрочем, лично меня неформальный имидж батюшки не смущал, потому что других священников я никогда прежде и не видела; я никаких священников прежде не видела.

Нас, «крещаемых», было человек сто.

— Давайте-ка живенько, — поторопил свое стадо пастырь, — дел куча, владыка на сессию не отпускает.

Он выстроил нас в «ручеек», прочитал коротенькую молитву и спросил, согласны ли мы отказаться от дьявола. Мы были согласны.

Сама процедура занимала несколько секунд: чувствовалось, что, несмотря на молодость лет, у батюшки были хорошо набитые руки. Одной рукой он брал очередного крещаемого за шею, а второй, в которой были ножницы, отхватывал от новообращенного клок волос. Кавардакова была впереди меня. Я увидела, как она отходила от священника, унося в обеих ладонях половину своего скальпа, и обреченно подставила свою голову под ножницы, но почти не почувствовала их касания. «Во имя Отца, и Сына, и Святага Духа», — тихо сказал владелец хулиганских веснушек и бережно положил в мою ладонь тонкую прядь. Остального я не помню, так как в момент, когда он перекрестил меня, ко мне все вернулось. Такое ощущение бывает иногда в детстве, когда просыпаешься и вдруг плачешь от невыносимого счастья.

Еще дня два или даже больше ходила как ведро, стараясь не расплескаться, и ни с кем не разговаривала.

Я кружила над Никольским храмом и пыталась вспомнить, как звали того священника. Как раз перед тем, как подошла моя очередь лишиться части волос, его кто-то окликнул: то ли отец Василий, то ли отец Власий — и он ответил: «Подожди, не отвлекай».

Иногда я слышу, как на Русском бьют в монастырские колокола. По воде вообще звук хорошо идет.

Уже даже я стала закрывать на ночь окно. Уже давно не бились в него ночные бабы, а я все чаще вылетала на охоту.

Да, это было так похоже на осень: я практически перестала питаться дома. Дома я только пила кофе. А желание чего-нибудь съесть поднимало голову, когда я оказываюсь на воле. Воля могла быть закамуфлирована под какие-нибудь важные дела, погнавшие меня вон из дому. Но я-то знала, что на самом деле я вылетаю пострелять.

Осенью я метко стреляю.

Осенью я никогда не промажу мимо корейской передвижной печки-лавочки на Admiralfuck-ing-street, где делают чебуреки по 15 рублей штука: не надо ничего мне говорить, это моя добыча.

Я влет подстреливаю жареную на гриле колбаску в паре с гречневой лепешкой — это если чебуречная лавка передвинулась в неведомое мне место. Потом я ее все равно отыщу: у печки-лавочки характерный запах, а настоящий охотник — это прежде всего нюх и интуиция. Я отыщу корейцев, уплачу 15 рублей за лицензию на отстрел чебурека, убью его и съем тут же, по-делясь разве что с собакой пегой масти: собака возле передвижки всегда одна и та же, она передвигается вместе с корейцами, хотя, может, это они двигают свою лавку вслед за собакой — всегда одной и той же.

После чебурека я убиваю банку пепси-колы. Жестяную шкурку от пепси я обычно притаскиваю домой, так как никогда не встречаю по дороге мусорку, а выбрасывать останки дичи куда ни попадя не могу. В эту шкурку я, как правило, упаковываю и масляную бумажку, в которую бывает одет чебурек: я их ем голыми.

За время важных дел к ногам моего желудка замертво падали несколько наименований жидких и твердых объектов охоты, так что домой я обычно возвращалась с полным пузом добычи.

Я возвращаюсь домой и пью кофе.

У меня вообще-то минимум физических потребностей: кофе, сигареты и оплаченный интернет. Бисмарк, что ли, сказал в свое время о России, что она-де опасна минимальностью своих потребностей. Дескать, нет сахару — да и хер с ним, репа тоже сладкая, а репы много. Несмотря на то, что иногда мне было нечего есть, кофе и сигареты с интернетом у меня чудесным образом не переводились ни разу.

При этом я даже не удешевила сорта первых двух: по-прежнему травлюсь дорого; но это не от хорошей жизни, а от житейской опытности. Я очень хорошо знаю одну вещь: перелезешь на дешевку, назад вернуться почти невозможно. Бог (или — на любителя — Силы Небесные, Высшая Справедливость) всегда выписывает по потребностям. А мои потребности минимальны: хороший кофе, хорошие сигареты и оплаченный интернет. Я так часто говорила об этих трех составляющих моего внешнего комфорта, что Бог (или — на любителя — Силы Небесные, Высшая Справедливость) стали добросовестно заботиться о наличии у меня оных трех, сильно ограничив во всем остальном. Если б я была проповедником, сказала бы: «Следите за базаром, братья и сестры, следите за базаром». Я, кстати, тоже начала. И даже решила слетать поставить за себя свечку.

В церкви оказалось, как всегда, хорошо. Хор пел красивыми голосами про что-то очень прекрасное. Я даже знала, про что. В середине службы подумала: а может, зря я собираюсь сваливать. Но, отогнав суетную мысль прочь, стала думать о вечном. О том, что в городе В. у меня вечно нет денег. О том, что я ненавижу город В. О том, что в городе В. у меня по части денег, покоя и воли никуда не годная карма. Потом я подумала, что думаю неподходящими терминами, и повелела мыслям изыдить в свиное стадо.

Лишившись мыслей, мозги присмирели. И стало совсем спокойно и торжественно, как вдруг спина почуяла пистолетное дуло. Я обернулась. Сзади стояла бабкаёжка, смотрела на меня с конфессиональной ненавистью и готовилась расстрелять из пальца.