Анна Мосьпанов - Круглые кубики

– Мы с Микушей посидим, – подхватила меня под локоть неутомимая гиппопотамша, – почаевничаем. Маняшенька, сейчас Люся придет.

Ответом нам было только добродушное мычание.

Первым из лаборатории вышел дед. Вышел, не оглядываясь. За ним, чуть не снеся дверь, – Полина Петровна в клетчатых тапочках. Последней выходила я. А за спиной у меня оставался человек, которому сейчас предстояло мыть колбы. Или переписывать инвентарь. Или еще что-то делать. Лишь бы не смотреть часами на мальчика в пилотке.

Мы шли по коридору, не произнося ни слова. Около лестницы дед наконец обернулся.

– К Полине Петровне идешь? Ну давайте, девочки, попейте чайку. Мика, я зайду за тобой. Полину только не отвлекай. Она на работе, между прочим.

И, не дожидаясь ответа, степенно пошел вниз по ступенькам.

– Микочка, ну пойдем! – Полине явно не терпелось остаться со мной наедине.

Позвякивая связкой ключей, она грузно двинулась в направлении процедурной. Я не очень понимала, что нам с ней делать пресловутые сорок минут, но тайна Маняши не давала покоя. Дед вряд ли будет что-то рассказывать. А вот Полина…

– Ну заходи, девочка, заходи. Сейчас мы чаечку поставим. У меня и баранки есть здесь, и варенье свое, малиновое, – убаюкивающе журчала Полина, одновременно делая тысячу дел. Как-то вдруг быстро-быстро закипел чайник, а на столе оказались две розеточки с душистым вареньем, сахарница с ложечкой внутри, и еще один чайничек – маленький, заварочный.

Полина одновременно разливала кипяток по чашкам, отвечала на какой-то телефонный звонок – кто-то там должен был сегодня заступать в ночную смену, а у кого-то свекровь сломала ключицу, и нужно было кого-то подменить, заполняла мелкими циферками серые разлинованные формуляры – и все это ловко, споро и главное – одномоментно. Я даже залюбовалась ею.

– Давай-ка, двигайся поближе. Все готово. Ну что, спросить меня хочешь про Маняшу? – Полина хитро подмигнула и в этот момент перестала быть похожей на гиппопотама, превратившись в пухлую, озорную розовощекую девочку.

– Я… я… ну да, если можно. – Я бочком пододвинулась к столу и положила в чашку два кусочка сахара. Видела бы бабушка – она бы мгновенно закатила скандал. Сахар, да еще и варенье впридачу. Бабушка всю жизнь боролась с лишним весом и никогда не позволяла себе ничего лишнего. Но вместо бабушки напротив меня сидела дородная Полина, и я с наслаждением потянулась за вареньем.

– Я покурю, не возражаешь? – Полина Петровна подмигнула. – Сама небось тоже уже балуешься? Сейчас мы форточку откроем, чтоб не тянуло в коридор.

Полина Петровна тяжело встала, распахнула настежь форточку и чиркнула спичкой. По небольшой процедурной расползся крепкий запах болгарских сигарет.

– Маняша – это, Микуш, наша боль. Да, наша общая с твои дедом боль.

Выражение «общая боль» неприятно царапнуло сознание. У дедушки не могло быть ничего общего и тем более «нашего» с какой-то там Полиной, пусть и самой лучшей его медсестрой. Все наше и общее было только с бабушкой. И я было ощетинилась, но по ходу Полининого рассказа неприязнь сменилась сначала недоумением, а потом тоже – злой, безысходной болью. Потому что так не бывает. И не должно быть.

– Маняша ведь из Сибири. Они с дедом твоим служили в одном гарнизоне. Точнее, муж ее служил там. А Маняша в клубе работала. Типа культработника что-то. Да какая Маняша-то? Машей ее тогда звали. Мария Викторовна Холодко. А капитан, Леша, муж ее, души в ней не чаял. Вот. Погоди, кого несет опять?

Полина Петровна затушила сигарету, швырнула бычок в консервную банку из-под шпрот, наполненную водой, и нехотя пошла отпирать дверь. Повернула ключ в замке, высунулась наружу, коротко отдала какие-то распоряжения и снова закрыла дверь на ключ.

– Вот ведь неймется людям. Ты, Микуш, чай пей, а то остынет. И я рядом с тобой присяду. Ноги гудят под конец дня, хоть в тапочках, хоть босиком. – Она грузно опустилась на стул, и я снова невольно бросила взгляд на ее опухшие, полные щиколотки. – Ну вот. А дед твой там же служил врачом в части. Маняша, тьфу ты, Маша с мужем хорошей парой были. Капитан непьющий был, рукастый такой мужик. Если там что прибить-починить – так он завсегда. Никогда никому не отказывал. Бабушка твоя, бывало, если дед где на вызове, сразу к ним бежит. «Леш, помоги, кран потек. Леш, не могу перетащить кадку. Капусту засолила, а сейчас морозы какие, так ее в дом занести надо. Леш, прибей карниз». И Леша всегда рад был помочь. Дед твой часто в разъездах бывал. То на полигоне, то в деревне соседней что-то случилось – а в тайге где врача сыскать? Вот он и мотался. А бабушка чуть что – к соседям. К Маше с Лешей.

Полина Петровна подлила в чашку еще чаю, отрезала кусок белого хлеба, густо намазала вареньем.

– Ты чего не ешь-то совсем? Они с дедом твоим, конечно, Маши с Лешей старше были намного, да только не мешало это дружбе. Сын у них рос, у Маши с Лешей, – Сашка. Хороший пацаненок. Башковитый такой, до всего любопытный. Там, в тайге-то, в городке военном, развлечений немного. Но мальчишка в библиотеке у матери книжки все детские перечитал. Особенно любил про Тимура и его команду…

«Откуда Полина знает такие подробности? – снова мелькнула странная мысль. – Не мог же ей дедушка так вот в деталях все рассказывать. Какие книжки этот мальчик читал, кто куда кадку с капустой таскал. Такие детали можно знать только в одном случае – если человек сам присутствовал при описываемых событиях. Но это же невозможно! Где мы сейчас, где больница и где дедов гарнизон. И лет сколько прошло…»

Мысль мелькнула, но не успела оформиться. Да и не было у меня еще достаточного жизненного опыта, чтобы самостоятельно делать серьезные выводы. А Полина продолжала рассказывать, попутно с аппетитом уплетая очередной кусок хлеба с вареньем. Неудивительно, что она таких габаритов. Столько сладкого…

– Однажды Леша попал к деду твоему в медсанчасть. Отравился чем-то. Живот крутило. Дедуля твой его посмотрел, да и оставил понаблюдать до утра. А у него же там всякий народ лежал тогда. Старлей один со сломанной ногой, еще один умник – пропорол руку себе на учениях, еще кто-то. Ну и Леша, значит.

Зазвонил телефон. Полина Петровна с кем-то разговаривала, а я механически помешивала ложечкой сахар в давно остывшем чае и никак не могла понять, что именно меня беспокоило в ее рассказе. Что-то пугало, что-то зловещее и… колючее. Другого слова и не подобрать. Именно колючее. И, конечно, сам факт, что старшая медсестра подмосковной клиники так прекрасно осведомлена о том, что происходило много лет назад в непролазной тайге, нагнетал страху. Даже не страх это был, а некое безотчетное ощущение тревоги. Я жаждала кульминации. И она не заставила себя ждать.