Нагиб Махфуз - Путешествие Ибн Фаттумы

— Под каким предлогом? — спросил я его с тревогой.

— Они жаждут захватить сокровища владык и зеленые пастбища, — усмехнулся он с горечью. — Им не нужно искать предлога.

Меня охватила тревога, и страдания мои усилились. Мы расстались недалеко от рынка, и я тотчас же направился к шатру Арусы. Старик встретил меня, пристально изучая выражение моего лица. Он сказал:

— Твои попытки не увенчались успехом, клянусь луной.

Аруса глупо рассмеялась, и я с сожалением подтвердил:

— Мои старания пошли прахом.

Указывая на Арусу, старик сказал, смеясь:

— Она ждала тебя!

— Я не переживу, если наша связь окажется временной.

— Любые отношения преходящи, чужак, — усмехнулся старик.

— Лучше бы они не кончались, — не выдержал я.

Он рассмеялся:

— Что за эгоист этот путешественник! Ох уж эти сложности… Мы народ простой и не любим замысловатостей.

— Будто вы не знаете, что такое любовь!

— Мы знаем, что она есть удовольствие на ночь или на неделю, месяц, в самом безумном случае год. Чего ж большего ты хочешь?

Я серьезно спросил его:

— Что можно посоветовать такому безумцу, как я?

— Возьми ее в пользование, каждый раз возобновляя договор, пока не разлюбишь.

— Для этого мне опять нужно обращаться к стражнику?

— Вовсе нет, это мое право как родителя. На сколько ты хочешь?

— На как можно больший срок.

— Бери ее в пользование помесячно.

— Пусть так и будет.

— Но если она захочет, договор будет расторгнут.

Я кивнул в знак согласия, а он сказал:

— Три динара в месяц.

Сделка состоялась, и мы с Арусой ушли в нашу комнату в гостинице. Я решил не омрачать своего счастья и жить только настоящим моментом. Я попросил ее:

— Позволь мне прикрыть твое красивое тело.

— Не делай из меня посмешища, — раздраженно бросила она.

Я покорно уступил. Она казалась мне прекрасным миражом, который вот-вот растает, и я наслаждался им, хотя сердце мое одолевали призраки разлуки и несчастья. Однако жизнь с этой прекрасной женщиной была замечательна, обещая душевный покой и умиротворение. Она любила гулять по пастбищам и бродить по рынку. Однажды мы шли вместе счастливые, когда нас увидел аль-Кани бен Хамдис. Он подошел ко мне со словами:

— Мы отправляемся завтра на рассвете.

Мне было неловко, но я сказал:

— А я остаюсь.

— Караван бывает здесь каждые десять дней, — засмеялся он.

Я растворился в любви и потерял чувство времени. Путешествие и моя миссия потеряли для меня всякое значение. Пусть я останусь здесь до конца жизни. Вскоре появились первые признаки материнства, приносящие душе радость, а телу недуги. В этом я находил утешение, преодолевая беспокойство сердца и капризы настроения. Мне хотелось оседлой жизни, даже если она окончательно привяжет меня к Машрику, полностью изменив и образ жизни, и мечты. Я сказал, потешаясь над самим собой:

— Кажется, я создан для любви, а не для странствий!

Время бежало. Наступила ночь полнолуния. Рабы устремились на площадь поклонения. Мы отправились на площадь вместе, с трудом пробираясь сквозь толпу.

— В эту ночь супруги расходятся, — серьезно предупредила меня Аруса.

Ее рука выскользнула из моей, и она растаяла в толпе. Я остался стоять один — растерянный, рассерженный, сломленный и несчастный. Ритуалы следовали один за другим, а я спрашивал себя: чем она занимается с посторонним мужчиной? Когда пришло время обниматься, мне предложила себя женщина лет сорока, не лишенная красоты. Она раскрыла мне свои объятья, и я понял, что происходящее сейчас со мной происходит где-то и с Арусой. Виночерпии разносили финиковое вино, и я, выпив стакан, потерял контроль над собой и влился в молитву Машрика. На рассвете я в изнеможении присел, поджав под себя ноги, у входа в гостиницу, пока ко мне, пошатываясь, не подошла Аруса. Я молча поднялся, она взяла меня под руку и отвела в комнату.

— Тебе понравилась эта женщина? — спросила она меня.

— Мы осквернили святое чувство, Аруса, — с горечью ответил я.

— Ты безбожник, Кандиль, — раздраженно сказала она, — Но в этом нет моей вины.

Потом она подошла ко мне и улыбнулась:

— Я все еще люблю тебя, ты мой единственный мужчина.

Я признался ей, что и моя любовь не стала меньше и что страх разлуки только воспламеняет ее. Аруса стала моим счастьем и моим горем.

Лето сжигало меня. Это был сущий ад, зелень сгорела, и скот питался заготовленным сеном. Подошла осень, и палящая жара спала. Время от времени моросил мелкий дождь. Затем наступила зима с ее мягкой умеренной погодой и обильными осадками. Земля воспрянула, скот оживился, но нагие так и остались нагими. Аруса родила первенца, которому дали имя Рам бен Аруса — Рам, сын Арусы, как будто он был только ее ребенком, а я не имел к нему никакого отношения. Ее отец говорил мне:

— Уже второй год пошел, а она все еще любит тебя. Ты волшебник, чужестранец?!

Появились признаки новой беременности. На свет появился Ам бен Аруса, через год за ним последовал Лям бен Аруса. Она забеременела и в четвертый раз, и наши с ней необыкновенные отношения стали известны всем. Поговаривали, что я удерживаю ее силой магии, которой научился в стране ислама.

Сам того не сознавая, я стал воспитывать Рама согласно принципам ислама. Он рос более сильным и быстрым, чем его сверстники. Благодаря заботе и хорошему питанию Рам становился таким, какими должны были быть дети Машрика, если бы не гнет и рабство. Передавая ему учение ислама, я старался искупить мое вынужденное пренебрежение собственной верой из уважения к стране, приютившей меня. Однако Аруса не скрывала своего возмущения:

— Ты растишь его в безбожии и готовишь ему ужасное существование в собственной стране.

— Я спасаю его душу, — мягко ответил я. — В один прекрасный день мечтаю спасти и твою.

Она была неумолима:

— Я тебе этого никогда не позволю.

Аруса оказалась настолько непреклонной и упрямой, что я начал опасаться за нашу любовь. Она поделилась с отцом своими переживаниями, когда мы были у него в гостях. Это напугало его, и он закричал на меня:

— Держись подальше от нашего ребенка, чужак!

Как мы ни старались все скрыть, мне показалось, что новость все-таки просочилась сквозь стены дома. Когда я появлялся на улице, на меня устремлялись злобные взгляды. Беспокойство преследовало меня, и я признался себе, что дом трещит по швам.

Интуиция не подвела. Как-то раз ко мне в комнату зашел Фам и отвел в свою, где ждал пришедший за мной офицер полиции.

— Ты Кандиль Мухаммед аль-Инаби? — спросил он меня.

Я ответил, сглотнув:

— Да.

Он сухо произнес:

— Установлено, что ты пытаешься воспитать старшего сына безбожником.

— Как это было установлено? — поинтересовался я.