Андрей Рубанов - Жизнь удалась

Он увидел себя – маленького Матвея, младенчика с пухлыми щечками и смышлеными глазенками, с розовыми пальчиками, трогающими мамкину грудь. Он увидел себя почти совсем взрослого, в колготках с оттянутыми коленками, в байковой рубашке в клетку – пятилетнего посетителя детского сада, удивительного места, где в ряд стоят эмалированные горшки, где главным кошмаром является ежедневное употребление столовой ложки рыбьего жира, где показывают диафильм про аленький цветочек, где на новогодний праздник девочек рядят в снежинок, а мальчиков – в зайчиков.

Он увидел себя, шагающего в первый класс, с бешено колотящимся сердцем, отягощенного портфелем из резко пахнущей искусственной кожи, вталкивающего в руки учительницы завернутые в хрустящий целлофан гладиолусы; и огромную, как Вселенная, школу, и пугающую дисциплину, и остро отточенные мамой карандаши, и диктанты; и первые летние каникулы, и ощущение заоблачного, зашкаливающего счастья – оказывается, три лучших летних месяца дарованы как свобода, как время удовольствий, можно засыпать, когда хочешь, и просыпаться в полдень, а не в половине восьмого, и все, все, все так хорошо, что самому не верится. Вдруг опять первое сентября, и новый букет, и булки в столовой, и двойки, но и пятерки тоже, и вредные девчонки, и контрольные за полугодие, и хрустящий, свежеотглаженный пионерский галстук, и ледяная горка во дворе дома, и неожиданная драка с хулиганами из соседнего двора, и замерзающие на верхней губе соленые сопли; а надо всем – оранжевое небо, напитывающее душу счастьем. Все хорошо, и даже лучше, чем хорошо.

Потом – еще лучше. Оранжевое небо все ярче. Оранжевое солнце греет мальчика Матвея, мир любит его. Девчонки вдруг становятся не так вредны, первые танцы волнуют сердце, а тройки по химии и физике уравновешиваются пятерками по географии и астрономии, но мама все равно недовольна. Тут и школе конец, и детству, наверное, тоже. Хотя кто его знает. У иных детство тянется до сорока лет. Не то у Матвея. Он сильный, взрослый, он зарабатывает, девчонки уважают его, а одна или две готовы на большее, он дотрагивается и касается, горячая кожа пахнет странно, и ему сладко, весело, а поверх затылка каждый день – все то же оранжевое, пламенеет, дарит ощущения, и мама уже не так строга, и в разговорах на что-то намекает, но Матвей суров, как настоящий мужчина, хотя он еще не мужчина – но вот он уже мужчина, и знает, что почем, и понимает, что умеет делать все, как мужчина, но все равно яркое оранжевое преследует, и он верит в себя, и в свою судьбу, и в собственную, из ряда вон выходящую исключительность. Про то же и мама твердит.

Дальше – больше. Мир все еще прекрасен, но от исключительности не осталось и следа. Ему двадцать три; позади, кажется, полжизни: девчонки понятны. Матвей уже не сопляк – твердый, зрелый, за спиной армия, все ему ясно. Появляется дело, деньги, новые цели и идеи.

Вот он влюблен, вот он женат. Вот он, слава богу, взрослый. Мама почти счастлива. Жена тем более. Перспективы ошеломляют. Сейчас он разбогатеет, сколотит, например, миллион, и все будет окончательно хорошо и здорово…

– Это все? – спросил он, разочарованный обрывом ленты.

– В общем, да. Счастливый ребенок, наивный мальчик, беспечный юноша, недалекий охотник за миллионом – такова твоя жизнь. Дальше – гибель.

– Это не все! Этого мало!

– Извини.

– Этого мало! Не все показано! Не все! Было больше! Моя жизнь ярче, и оранжевое небо было выше, и цвет – насыщеннее!

– Тебе так кажется. В детстве и юности небо для всех оранжевое. К сожалению, это все довольно ординарно.

– Не ординарно! Не ординарно! Там же столько всего было! Тысяча событий! Ведь сказали же, что вся моя жизнь зафиксирована, шаг за шагом!

– Зафиксирована – но не тобой. А сейчас ты увидел только то, что сам вспомнил на момент гибели. В основном детство и юность. Лучшую свою пору, полную благих намерений и грандиозных планов на будущее.

– Все равно – мало! И вообще, кто фиксировал?

– Кому положено, тот и фиксировал.

– Хуево фиксировал! Какую-то ерунду зафиксировал, а главного – нет!

– Главного? Что же было в твоей жизни главным? Давай, расскажи. Время у нас есть.

Матвей подумал.

– Главное в моей жизни – сам я.

– Ошибаешься. Главное – это не ты, а то, что ты делал. Человек реализуется в поступках. Недавно ты говорил, что продавал вино. Ладно, пусть так. Продавал. Но зачем?

– Ни за чем. Нравилось – и продавал. Кто-то продавал памперсы, кто-то ракеты, а я – вино. Хорошее, благородное вино. Французское.

– А как эта твоя торговля связана с мечтой об оранжевом небе?

– Напрямую.

– Выпил – и небо сразу оранжевое?

– Я не пью. Совсем. Год как бросил. Нельзя торчать на своем товаре. Оранжевое небо – это мое личное понимание счастья. Я хотел всегда быть счастливым. Как в детстве.

– Это невозможно. Ребенок счастлив, потому что его счастье создают и берегут взрослые.

– Ну а я решил, что мое счастье будут создавать и беречь деньги.

– Счастье не в деньгах.

Матвей ощутил нечто вроде превосходства над невидимым собеседником. Умереть – только для того, чтобы услышать банальность?

– Так говорят те, – снисходительно, но, впрочем, и осторожно, ответил он, – кто не умеет обращаться с деньгами… Послушайте, а Бог богат? У него есть деньги?

– Зачем Богу деньги? Они ему без надобности.

– Если у Бога нет денег, что он тогда в них понимает? В любом деле есть свои правила. Своя культура. В обращении с деньгами тоже существует культура; кто ее имеет, для того деньги являются источником радости, в конечном итоге – счастья. Те, кто не способен усвоить такую культуру, и придумали поговорку про счастье, пребывающее не в деньгах. Счастье в том, чтобы радоваться тому, что есть. И правильно распоряжаться тем, что есть. В том числе и деньгами.

– Ты всю жизнь провел в погоне за деньгами.

– Нет! Повторяю, я провел жизнь в погоне за счастьем.

– Догнал?

– Не знаю, – грустно ответил Матвей. – Первое, что я понял: счастье ощущается не сразу. Бывает, переживаешь какой-то момент, самый обычный, вроде бы непримечательный – и вдруг, спустя время, год или там три года, вспоминаешь этот момент в подробностях и понимаешь, что был абсолютно счастлив. Почему-то счастье воспринимается всегда задним числом. Как воспоминание. Второе, и, наверное, главное: оно не поддается анализу и алгоритму. Оно никак не связано с переменами в жизни. Оно не связано с людьми, с окружением. Оно не связано с удовольствиями. Оно не связано с добрыми делами. Оно даже с любовью не связано. Оно существует само по себе. Приходит, когда хочет, – и так же уходит…

– Хочешь быть счастливым – будь им.

– Опять расхожая фраза. «Счастье – это когда тебя понимают». «Человек создан для счастья, как птица для полета». «Счастье – это когда утром хочется на работу, а вечером с работы»… – Матвею стало грустно. – Один автогонщик пережил катастрофу. Чудом выжил. Решил бросить свое занятие. А друзьям сказал так: «Я жив и здоров, остальное – бонус». В этом смысле каждый, кто дышит воздухом и ходит по земле, – счастлив по праву рождения. Даже если не совершает никаких поступков. Что бы вы тут мне ни говорили про поступки, которыми собираетесь мерить жизнь людей…