Андрей Рубанов - Жизнь удалась

Матвей перевел дух. Удивился собственным словам. Будучи живым, он никогда не говорил себе того, что сказал сейчас. Неужели, подумал он, нужно помереть, чтобы стать до конца честным перед самим собой? Неужели точка зрения мертвых – самая верная точка зрения? Что мешало ему при жизни так рассуждать? Сама жизнь, стало быть, придает кривизну всем оценкам? Значит, человек должен умереть, чтоб получить объективную картину своей жизни? Значит, живой философ всегда неправ? Живой физик всегда выдает неверную формулу? Значит, живые обречены мучиться в кривом, нелогичном пространстве, откуда выход один – смерть?

Он облизнул губы – почти так же, как это делают живые.

– Не хотел я никакого магазина. Сказала бы она тогда: к черту магазин, давай детей родим и успокоимся, – я б самым счастливым человеком был! Но она не сказала. Вся была на успех заточена. Что за успех такой? Куда я должен был успеть? Да, она мной управляла. Конечно. Как всякая умная жена. Ненавязчиво. Незаметно. В нужные моменты. Она не хотела жить, как живет средний класс. Она хотела лезть до упора…

– А тебе, значит, нравилось в среднем классе.

– Да. Там хорошо. Потому что – безопасно. Потому что там люди понятнее. Потому что там все – такие же нормальные, как я сам…

– Да где ж они? Такие же? Всех вспомнили – где они? Нет их! Скажи теперь, как тебе жилось, нормальному, в таком окружении? Нормально жилось?

– Нет, – сразу ответил Матвей. – Ненормально. Тяжело было. Очень. Обычным людям, средним, труднее всех. Я хотел покоя – у меня его отнимали. Я хотел мирно делать свое дело – мне мешали. Мучили. Сосали силы и нервы. Даже жена. Попробуй не дать ей денег или не сводить в ресторан… Вверх я не лез, вниз не хотел, а в итоге – всю жизнь как на качелях…

– Выходит, что не получилось у тебя тихо отсидеться, да? Среди нормальных? Маялся, как дурак, один-единственный нормальный среди банды жадных, хитрых, бессердечных. Хищных. Рвущихся к успеху. Вот они тебя и сожрали. Ненормальные – нормального.

Матвея обожгло.

– Есть еще один человек, – сказал он. – Не хитрый и не хищный. Самый нормальный.

– Да? Мы же только что вместе искали. И не нашли. Кто таков?

– Моя мама.

Он подождал ответа – его не последовало. Он подождал хоть чего-нибудь – ничего не произошло. Исчезли изображения тех, кто два десятилетия шагал рядом с ним, помогая и мешая. Тишина и темнота вернулись. Накатила апатия. Минуту назад он доказывал, объяснял, горячился, словно живой, – теперь чувствовал только истощение.

– Хочешь им помочь?

– Кому?

– Жене. Маме. Самым близким.

– Но как? Я же – мертвый.

– Мы обсудим это.

Днем опять пошел снег – но никого не обрадовал, не поселил в обитателях города положительных эмоций. Все знали, что мелкие и твердые белые частицы, обильно выброшенные небом, густо засыпающие теперь крыши и улицы города, растают буквально через несколько часов.

Все знали, что настоящий первый снег ложится только на сухую, основательно промерзшую землю.

Взвесь из тонкой грязи реяла меж домов. Сквозь серую пелену одинаково уныло и мрачно смотрелись и яркие курточки спешащих по своим делам добропорядочных горожан, и корпуса престижных авто. Иные дамы, в особо дорогостоящих одеждах, благоразумно держались поодаль от проезжей части – семенили, стуча каблуками, вдоль стен домов, держась к ним вплотную, чтоб летящее с дороги мокрое и серое не изуродовало их меха и кожи.

В центре города, в Замоскворечье, тесно застроенном респектабельными, позапрошлого века, двух– и трехэтажными особняками, такие дамы увеличивались количественно и качественно. Составляли большинство. Непогода не умаляла их красоты.

Блондинки, крашеные и натуральные. Брюнетки, необычайно интересные, с волшебными длинными шеями и загадочно мерцающими глазами и смуглыми загорелыми скулами. Шатенки, хитрые и быстро реагирующие на тех мужчин, что реагируют на них, с дьявольски длинными, идеальных пропорций ногами. Огненно-рыжие с белой кожей, на вид – рафинированные стервы или, наоборот, нежные нимфы, с ярко-зелеными глазами и неприступными выражениями лиц.

Начало субботнего вечера – лучшее время для женщин. В эти часы они покидают свои дома и идут развлекаться. Или охотиться на мужчин. Наиболее смышленые без труда совмещают оба занятия.

Конечно, ты ненормальный, сказал себе капитан. Давай рассуждать. У тебя отпуск. У тебя дорогая и красивая машина. Давай, пригласи какую-нибудь нимфу прокатиться. Только куртку сними, чтоб не маячил наспех починенный карман. Уговоришь без особенных усилий. Денег нет – ерунда; позвони жене виноторговца, скажи, что напал на след (а так оно и есть), попроси на расходы тыщу долларов. Три тыщи долларов! Жена виноторговца – обеспеченная. Отсчитает мгновенно. И – вперед! Суббота, вечер, деньги, тачка, нежная девочка – полная обойма. Расслабься! Почему ты так не поступишь? Не хочешь останавливаться, не закончив дела? Или ты себе именно такой и нравишься: все кайфуют, а ты угрюмо скользишь мимо? Или, может, ты просто стар для того, чтоб катать девочек? Что, нет у тебя ответа?

Он поискал внутри себя, но ответа действительно не нашел. Даже приблизительного. Впрочем, искал недолго. Он не любил копаться в себе. Если бы любил – пошел бы в философы, а не в менты.

На фасаде нужного ему дома, ярко подсвеченный посредством хитро установленных светильников, висел огромный щит с портретом очень взрослого, с открытым симпатичным лицом, мужчины со светлыми глазами, выражающими сильный характер. Фоном портрета – хоккейная площадка, атлеты бьются за шайбу; все увенчивает надпись:

ИВАН НИКИТИН ДЕРЖИТ ЛЮБОЙ УДАР.

Билборд, явно установленный недавно, не более месяца назад, уже протек и набух водой – под глазами шестиметровой физиономии ударопрочного господина Никитина образовались темные пятна, как будто синяки, как будто кто-то большой, сильный и безжалостный набил господину морду.

Под портретом, рядом с массивными входными дверями, в ряд стояли три черных лимузина, все покрытые тонким плотным слоем грязи; как минимум неделю машины не трогались с места, определил Свинец, проезжая мимо.

Свернул за угол, там остановился. Из багажника достал дорожную сумку – валялась там со среды, со дня визита к братовьям. Постоял несколько минут, чтобы волосы достаточно намокли и на плечах куртки обозначились темные пятна – ему требовался максимально жалкий вид – и двинулся ко входу.

Охранник посмотрел на него с презрением.

– Торговым агентам вход не разрешен.

– Я по делу, – как бы не поняв совсем, отрапортовал капитан. – Я к Кораблику, Кириллу Кузьмичу.

Широкое лицо отразило намек на мыслительный процесс: