Андрей Рубанов - Жизнь удалась

– Так о чем я? – продолжил Кактус, переведя дух. – Ага. По салатику. А потом баранины, по паре небольших ломтиков, жирных, но хорошо прожаренных, с долькой чеснока, маслинами и кинзой…

– И перца не забудь. А то вчера ты все кетчупом испортил. Мы же не в Америке, в конце концов. И по полстакана красного. В такую безобразную погоду – в самый раз. Только не французского – грузинского.

– А вот наш Матвей пьет только французское.

– Я вообще теперь не пью, – сказал Матвей.

– Надоело?

– Вроде того.

– Нюхаешь, что ли?

– Никогда не нюхал и не собираюсь.

– А мы нюхаем, – сказал Никитин. – И не только. Уже много дней. То одно, понимаешь ли, то другое. То текила, то коньяк. То шашлык с пивом, то девчонки с музыкой. То гашиш, то мескалин, то еще какая-нибудь такая же гадость. Как сейчас говорят – зависалово у нас, Матвей. Мощнейшее. В лучших традициях продвинутой русской буржуазии. А что прикажешь делать? Руки к пузу надо пять недель приращивать. В таком виде на люди не покажешься. Официально, чтоб ты знал, я на отдыхе в Коста-Дорада… Так что тебя, мой дорогой, ты уж извини, я на сегодня ангажирую как своего собутыльника… Отказа я не приму.

Матвей улыбнулся. Собутыльником – значит, собутыльником. Ему было все едино. Все равно его прошлая жизнь кончилась в тот самый миг, когда исчез долг. Начиналась другая – стократ лучше прежней.

– Без проблем, – выдохнул он.

– Вот и отлично. Кактус, а что потом? После вина и мяса?

– Потом, – стал объяснять Кактус, споро и ловко освобождая стол от бокалов и пепельниц, принося из кухни посуду, салфетки, приборы, какие-то кастрюли, горшки, сотейники, тарелки с закусками, блюда с фруктами, ловко сервируя, – потом – пауза. Для приятной беседы. На часок. Чтоб первый слой улегся. И в кровь вошел. По пятьдесят – но не больше! – водочки, ледяной, с икоркой. Можно кусочек сыра. Можно горсть маслин или одного-двух раков с солью и укропом в суточном бульоне. Полезно еще ломтик какого-либо влажного фрукта типа груши. Лишь бы не настала сытость. Сытость – это отрыжка, это тяжесть в животе, это неправильно. Нет, мы не должны быть сыты – но приятно желудочно удовлетворены. Ложечка черной икры, рюмка водки; водка – чуть ниже комнатной температуры, а сами рюмки я два часа назад в морозилку поставил; рюмки будут ледяными, как смерть… Плюс лимон, дольку… Можно, в конце концов, и затяжку дури – но только одну, господа, обращаю на этот факт особое ваше внимание… А то все испортим… Парилка уже готова… Иван, перед баней бинты снимем, все почистим, потом наложим новые…

– Понял, – бодро ответил Никитин. – Что скажешь, Матвей? Есть желание попариться?

– Нет, – вежливо ответил прощенный кредитор. – И пить, повторяю, я больше не буду. Нюхать – тем более. Мы с женой решили ребенка завести. Уже восемь месяцев, как воздерживаемся от излишеств. Не пьем и не курим оба…

Никитин вдруг помрачнел, потом прикрыл глаза, посмотрел на Кактуса, вновь на Матвея, кивнул благородной тяжелой головой:

– Это хорошо – ребенка… Это правильно. Это вы молодцы. Завидую. Значит, не будешь париться?

– Спасибо. Не буду. И так всю жизнь парюсь. Еще немного – и запарюсь окончательно.

– Напрасно, – прогудел бывший депутат. – У нас тут циркулярный душ с давлением струи в десять атмосфер. Массажный эффект необычайный… Водичка морская, настоящая… Да, Кактус! Чуть не забыл: не вздумай мясо жарить с луком. Убьешь весь вкус.

– Обижаешь, начальник.

– Кстати, а девчонки наши что кушать будут?

Кактус цыкнул зубом.

– А девчонки кокаин кушать будут. Им больше ничего не надо. Напихают полные ноздри – и все, счастливы…

– Ты их не балуй, – тихо произнес Никитин. – Особенно глухонемую.

– Да, – кивнул очкарик. – Мы пойдем другим путем. Девчонкам лучше для старта эфиром подышать. Чуть-чуть. У меня еще осталось. В баллоне. Сырой эфир – это посильнее «Фауста» Гете. Он их поддержит морально и эмоционально. Хотя твоя глухонемая, по-моему, уже напрочь отъехала. Она мне одного гашиша уже на пятьсот долларов сожгла…

– Что поделать – любит.

– Любит? – сварливо переспросил Кактус. – Все любят. А везти в собственной заднице через три границы никто не любит!

– Прикури мне еще сигарету…

– Не дам. Рано. Пупырышки обожжешь. Вкусовые… – Кактус взял паузу и продолжил: – Итак, джентльмены, продукты, наблюдаемые вами на столе, разнообразны. Но все они – легкие. Здесь мы не видим жирной ядовитой свинины, картофеля и колбасы. Эта пища не нагрузит нам желудки. Приступим. А чтобы не скучать, возбудим себя интеллектуальной, но легкой беседой. Что вы думаете о внешнеполитическом курсе нынешней администрации?

Матвей рассмеялся:

– Он вполне соответствует внутриполитическому курсу.

– Согласен.

– В целом нынешняя администрация сделала все, что могла.

– Но все же больше, нежели предыдущая администрация.

– И те и другие козлы! – вдруг заревел бывший депутат. – Хватит этой демагогии! Налейте мне водки, зовите баб и давайте бухать!

Уже и крепкого выпили, и курнули по нескольку раз, и пожрали жареного, мягчайшего, с дымом, мяса со свежими овощами, с травами, с сыром, и вдоволь почесали языки, и пили чай, и снова курили гашиш, заедая виноградом, клубникой и персиками, запивая минеральной водой. Наслаждались медленно, вдумчиво – грамотно. Погружали в истому каждую клетку своих тел.

Матвей – за разговором, за едой, за вкусной сигареткой – лелеял в себе мощную эйфорию. Долга – нет!!! – кричало от восторга все внутри него. – Я ничего не должен! Не должен! Все кончилось! Он уезжает! Бежит! Навсегда! Подошли к финалу мои муки!

Великое облегчение испытывал он сейчас. Как будто сидел в тюрьме – и вот вышел. Как будто мучительно болел – и выздоровел. Или настиг и покарал старого врага.

Гора с плеч – вот как это называлось.

Потом глухонемая танцевала. Ловко взошла на стол и стала исполнять. Действительно, с немалым талантом и самоотдачей. Танцующая на столе пьяная голая женщина – картинка архетипическая, наблюдать такое впервые – все равно что увидеть, например, девятибалльный шторм, или старт ракеты, или смерть человека – запоминается сразу и в подробностях. Однако Матвей не старался ничего запоминать, а если б и хотел, все равно бы не запомнил. Гашиш оказался слишком крепким.

Он плыл в волшебных волнах, то погружаясь, то всплывая для вдоха; яркий, мерцающий мир вокруг него бесился и хулиганил, показывал себя в острых, невероятных ракурсах; то казалось Матвею, что он видит нечто главное и важное, то вдруг это важное оборачивалось гирляндой пошлых банальностей; его несло и кружило. Было сладко, томно, невозможно хорошо.

Женщина двигалась искусно, ритмично, ее пальцы скользили вдоль бедер, то поднимались выше, к талии и животу, то сбегали вниз, сжимая тугой зад, разъятый надвое вертикальной неглубокой впадиной; блестело золотишко в пупочной дырочке, играли губы, вдруг выходил узкий влажный язык, и из-под упавших на лицо прядей глядели глубокие потемневшие глаза.