Элиф Шафак - Сорок правил любви

Весь день я гнал от себя эти мысли, наблюдая за приготовлениями к важному событию. Дом блестел чистотой, предназначенная молодоженам спальня была вымыта и полита розовой водой, чтобы держать подальше злых духов. А как насчет главного зла? Когда они собираются изгнать Шамса?

К вечеру я уже не мог выносить домашнюю суету. Решив не присутствовать на торжестве, которое наверняка стало бы для меня пыткой, я направился к входной двери.

— Подожди, Аладдин! Куда ты собрался? — остановил меня громкий, звонкий голос брата.

— Побуду пока у Иршада, — не оборачиваясь, ответил я.

— Ты сошел с ума? А как же свадьба? Если отец узнает, он очень огорчится! Это разобьет ему сердце!

Я чувствовал, как внутри меня поднимается волна ярости.

— А как насчет сердец, которые разбивает он?

— Ты о чем?

— А ты не понимаешь? Наш отец организовал эту свадьбу, чтобы доставить удовольствие Шамсу и предотвратить его возможный побег. Он преподнес ему Кимью на серебряном подносе.

Брату явно стало не по себе, и он поджал губы.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, но ты не прав. Тебе кажется, что Кимью насильно выдают замуж, но ведь она сама захотела стать женой Шамса.

— Как будто у нее был выбор, — возразил я.

— О Боже! Да пойми же ты! — воскликнул он, выставив руки ладонями вверх, словно прося поддержки у Бога. — Она любит Шамса.

— Этого не может быть.

У меня прервался голос.

— Брат мой, — продолжал Султан Валад, — пожалуйста, не позволяй чувствам затуманивать твой разум. Ты ревнуешь. Но ведь даже ревность может пойти на пользу и послужить высшей цели. Даже недоверие может обратиться в доверие. Таково одно из правил. Правило тридцать пятое: «В этом мире не общность и не правильность помогают нам сделать шаг вперед, а противоположности. Все космические противоположности присутствуют в каждом из нас. Поэтому у верующего обязательно сидит внутри неверие. А неверующий рано или поздно обнаружит верующего внутри себя. На пути к Инсан-и-Камил, то есть совершенству, вера есть постепенный процесс и требует своей противоположности — неверия».

Это стало последней каплей, переполнившей чашу моего терпения.

— Мне надоели ваши суфийские сиропчики! С какой стати я должен слушать тебя? Это все твоя вина! Оставил бы Шамса в Дамаске и ничего не было бы! Зачем ты притащил его обратно? Если случится нечто ужасное, а этого не миновать, виноват будешь ты.

С испуганным видом брат закусил губу, и в ту минуту я первый раз в жизни понял, что он боится и меня, и того, на что я способен. Как ни странно, мне стало легче.

По дороге к дому Иршада я выбирал боковые узкие вонючие улочки, чтобы не встретить знакомых, да и незнакомых тоже, так как не мог сдержать слез. В голове у меня была лишь одна мысль: Шамс и Кимья в одной постели. С отвращением я думал о том, как он снимает с нее свадебные одежды, как своими грубыми руками касается ее белой кожи.

Я знал, что перешел черту. Кто-то должен был сделать решительный шаг.

Декабрь 1247 года, Конья

Для всех мы были мужем и женой. Прошло семь месяцев после нашей свадьбы. И за все это время Шамс ни единого раза не спал со мной как мой муж. Я старалась скрыть от людей правду, но не могла не думать о том, что они все знают. Иногда мне казалось, будто о моем позоре написано у меня на лбу и, глядя на меня, люди сразу все понимают. Когда я разговаривала на улице с соседками, работала в саду, торговалась на базаре, не только знакомые, но и совершенно чужие люди, как мне чудилось, видели во мне, замужней женщине, девственницу.

Не то чтобы Шамс совсем не появляется в моей комнате. Конечно же появляется. Но каждый раз, собираясь зайти ко мне вечером, он заранее спрашивает разрешения. И каждый раз я отвечаю:

— Да. Ты ведь мой муж.

Потом, буквально затаив дыхание, я весь день жду его и молюсь о том, чтобы наша свадьба наконец-то была завершена как полагается. Однако он стучит в мою дверь, желая лишь одного: посидеть и поговорить. Еще он очень любит, когда мы вместе читаем. Мы уже прочитали несколько книг: «Лейла и Меджнун», «Фархад и Ширин», «Юсуф и Зулейка», «Роза и соловей» — истории, в которых любящие несмотря ни на что любили друг друга. Эти книги наводят на меня тоску. Наверное потому, что я знаю: мне никогда не испытать такой любви.

Если мы не читаем, Шамс рассказывает о сорока правилах странствующих мистиков ислама, о главных принципах религии любви. Один раз, объясняя какое-то правило, он положил голову мне на колени. Потом потихоньку закрыл глаза и умолк. Он заснул, а я гладила его длинные волосы и целовала его в лоб. Казалось, прошла вечность, прежде чем он открыл глаза. Потом он притянул меня к себе и нежно поцеловал. Это был самый счастливый момент.

В течение прошедших семи месяцев я тоже несколько раз приходила в его комнату. И каждый раз, когда я приходила без предварительного разрешения, у меня сжималось сердце от страха, потому что я не знала, как он встретит меня. Предсказать настроение Шамса невозможно. Иногда он ласков и любезен настолько, что я готова простить ему все, а в другое время чрезмерно сварлив. Однажды он захлопнул передо мной дверь, крича, что ему не дают побыть одному. Что ж, я научилась не обижаться на него, так же как научилась не мешать ему, когда он медитирует.

Много месяцев я делала вид, что всем довольна, даже не столько для других, сколько для самой себя. Я заставляла себя видеть в Шамсе кого угодно, только не мужа: друга, единомышленника, учителя, собеседника, даже сына. В зависимости от своего или его настроения я по-разному думала о нем.

Какое-то время меня это устраивало. Не ожидая большего, я стала ждать наших бесед. Меня безмерно радовало, что он ценил мои рассуждения и поощрял меня. От него я узнала много нового, а со временем поняла, что сама тоже могу кое-чему его научить, например радостям семейной жизни, о которых он понятия не имел. Я уверена, что могу его рассмешить, как никто другой.

Однако этого было недостаточно. Что бы я ни делала, я не могла избавиться от мысли, что он не любит меня. Конечно же я ему нравилась, и он ценил меня. Но это не имело ничего общего с любовью. И такой мучительной была эта мысль, что она пожирала меня изнутри, не давая покоя ни телу, ни душе. Я стала избегать людей, будь то мои друзья или соседи. Теперь я предпочитаю оставаться одна в своей комнате и разговаривать с мертвецами. В отличие от живых людей, мертвые никогда никого не осуждают.

Если говорить о живых, то моей единственной подругой сделалась Роза пустыни.

Объединенные общим желанием держаться подальше от людей, мы очень сблизились. Она тоже стала суфийкой. Сбежав из дома непотребства, Роза пустыни вела уединенную жизнь. Однажды я сказала ей, что завидую ее смелости и той решительности, с какой она начала новую жизнь.