Сара Груэн - Уроки верховой езды

А потом — взрыв. Оглушительный удар оземь. И вселенская чернота.

Через некоторое время появляются разрозненные промоины света и цвета. Они вспыхивают и угасают, как огоньки стробоскопа. Смутные голоса: «Господи, господи… Ты меня слышишь? Не трогайте ее! Дайте пройти!..»

И вновь чернота, ее пронзают белые молнии и ритмичное «та-та-та-та» лопастей вертолета. «Аннемари, ты меня слышишь? — вопрошает чей-то голос. — Аннемари, не уходи, только не уходи от меня…» И я страстно желаю, чтобы эта женщина замолчала, потому что мне хочется тихо уплыть поглубже во тьму. Наконец мне это удается. Как же хорошо в тишине!

Интересно, а где Гарри? Он тоже здесь?..

…Гарри покинул меня навсегда, хотя я узнала об этом почти три недели спустя. Когда мы с ним грохнулись на двойном оксере, его путовая кость — самая крупная из трех косточек между копытом и пястью — разлетелась на девять обломков. Еще он сломал лопатку, грудину и таз, но именно перелом путовой кости погубил его. Девять обломков никакой врач не сумел бы собрать воедино, и Гарри пристрелили на месте.

У меня переломов было еще больше, чем у коня, но меня не прикончили. Меня доставили вертолетом в центральный травмпункт долины Сонома. Там и обнаружилось, что я сломала шею. Не говоря уже о всяких мелочах вроде ключицы, левой руки выше локтя, восьми ребер, носа и челюсти. По сравнению с шеей это пустяки.

Меня вовсю шпиговали метилпреднизолоном, так что недели две я плавала в лекарственной эйфории, мало соприкасаясь с реальностью. Я еще не знала, что теперь не могу пошевелить ни одной частью тела. Когда же наконец я выплыла на поверхность, на меня накинулись с кучей дурацких вопросов типа «Как тебя зовут?», «Где ты живешь?», «Можешь сказать, который сейчас год?» и так далее. А я чувствовала только жуткую усталость и не могла взять в толк, зачем от меня требуют таких очевидных ответов. По правде сказать, эти ответы почему-то от меня ускользали…

«А пальцами ног можешь пошевелить?» «А руку мне можешь пожать?» «А вот тут прикосновение чувствуешь?» Они не отставали от меня, и, конечно, я не чувствовала. И не могла. Собственное тело казалось мне мешком песка, к которому приделана голова. Я полностью утратила чувство тела — ну, то, которое докладывает вам, где ваши руки-ноги, даже если вы ими и не двигаете. Ощущение легкого давления одежды, прикосновения воздуха к обнаженной коже, напоминания, к примеру, от пальца, что он еще при вас… Все это было у меня отнято. Осталась лишь мертвая пустота. Будто бы голову отрезали и выставили на тарелке, снабдив трубочками и проводами для поддержания жизни.

Когда я начала это осознавать, то поневоле задалась вопросом: и почему меня не пристрелили, как Гарри?..

Однажды сквозь пелену морфия — без него пока было никак, ведь лицо мне только-только склеили из кусочков — я расслышала разговор отца с доктором.

— Она когда-нибудь сможет опять ездить? — спрашивал папа.

Он говорил тихо, и мне пришлось напрячь слух, ведь рядом шумел аппарат искусственной вентиляции легких, попискивал прибор, отмечавший ритм сердца, и одышливо сипел автоматический измеритель давления.

По-моему, они разговаривали за занавеской, но стояли прямо у меня в ногах. Точно сказать не могу, потому что мою голову удерживал специальный воротник и повернуть ее я была не в состоянии. Доктор не отвечал так долго, что я решила, будто не расслышала его реплику. Увы, я ничего не могла сделать, чтобы яснее различить голос. Ни ладонь к уху приложить, ни по губам прочитать. Ни даже дыхание задержать, чтобы было потише…

Когда же врач наконец ответил, его голос прозвучал вымученно и скрипуче.

— Ну, — сказал он, — было бы преждевременно делать прогнозы насчет того, какую часть функций она сумеет восстановить. Покамест нам бы добиться, чтобы она смогла самостоятельно дышать…

Папа буркнул что-то с отчаянием. Измеритель давления выбрал именно этот момент, чтобы проснуться. За его шумом я уловила только обрывки фраз вроде «спортсменка мирового класса», «наездница уровня Гран-при» и «олимпийская надежда». Эти слова порхали вокруг меня, точно птицы. Папа говорил возбужденно и так, будто доктор от него что-то утаивал. Или мог вылечить меня немедленно и очень успешно, стоит только как следует ему втолковать, как важно, чтобы я снова села в седло.

Потом воцарилось молчание, измеритель давления начал свой прерывистый выдох. Я уловила еще несколько разрозненных слов типа «спинномозговой шок», «вибрационная чувствительность» и «позвоночный синдром» или что-то вроде того. Тут прибор наконец отработал, и в относительной тишине я услышала, как врач объяснял отцу, что со мной произошло. У меня, оказывается, пострадали второй и третий шейные позвонки, что привело к форменной катастрофе. Мне еще здорово повезло, что на месте происшествия все действовали как по писаному и сразу зафиксировали мне спину, а на вертолете «скорой помощи» немедленно вкололи стероиды, что, конечно же, помогло. В итоге имелась даже некоторая вероятность — хотя без каких-либо гарантий, запомните хорошенько! — что, когда спадет отек мягких тканей, я смогу двигаться. В определенных пределах.

Тут я стала сползать в забытье, навеянное опийными препаратами, но эхо этих слов продолжало преследовать меня, в отличие от настоящего эха почему-то не умолкая. «Сможет двигаться… в определенных пределах… сможет двигаться… в определенных пределах… сможет…»

Могла бы я тогда отключить «искусственное легкое» от сети, ей-же-ей, я так бы и сделала.

Теперь, пожалуй, перескочим через девять недель в реанимации и через мои душевные муки из-за гибели Гарри. Сколько жутких ночей я провела, запертая в своем бесполезном и безжизненном теле, воображая, как он гниет где-то на пустыре, пока кто-то милосердный не сообщил, что папа распорядился его кремировать. Не будем подробно рассказывать про похожую на мышь тетку-интерна, которая первой додумалась стукнуть себя по колену камертоном, а потом приложить его к моей пятке. Что толку упоминать об ужасе и радости, когда вибрации ноты «ля» средней октавы добрались-таки до моего мозга, тем самым показав, что, быть может, еще не все потеряно. Не станем описывать, как та же интерн вворачивала в мой череп титановые шурупы, как вытяжка с весом в шестнадцать фунтов растягивала мою шею, чтобы заживали позвонки. Зачем говорить о выздоровлении, о хирургических операциях, об ортопедической аппаратуре, параллельных брусьях и костылях, о невероятных усилиях и еще более невероятном упорстве команды профессионалов. Благодаря всему этому через пятнадцать месяцев я вновь вышла на белый свет — добротно заштопанная и чудесным образом почти целая, если не считать потери чувствительности в кончиках пальцев.