Джек Керуак - Бродяги Дхармы

— Ну, Смит, мне просто показалось, что это место кишит старыми богатыми пердунами, а цены окажутся слишком высокими, я признаю: да, меня пугает все это американское благосостояние, я всего лишь старый бхикку, и у меня нет ничего общего со всем этим высоким уровнем жизни, черт бы его побрал, я всю свою жизнь был бедным парнем и не могу привыкнуть к некоторым вещам.

— Что ж, твои слабости достойны восхищения. Я их покупаю. — И у нас получился замечательный волчий обед: печеная картошка и свиные отбивные, салат и горячие булочки, пирог с голубикой и приложениями. Мы так честно проголодались, что это было даже не смешно — и честно. После обеда мы зашли в винную лавку, где я купил бутылку мускателя, а пожилой хозяин и его жирный приятель посмотрели на нас и спросили:

— Где это вы, парни, были?

— Да лазили там на Маттерхорн, — гордо ответил я. Они лишь вылупились на нас, разинув рты. Я же чувствовал себя превосходно, купил еще сигару, зажег ее и продолжил: — Двенадцать тысяч футов — и мы слетели оттуда с таким аппетитом и нам было так четко, что теперь это вино шарахнет по нам будь здоров. — Старики только лыбились на нас. Мы все были обожжены солнцем, грязны — вид, в общем, дикий. Они ничего не сказали. Они подумали, что мы спятили.

Мы влезли в машину и поехали назад в Сан-Франциско, по дороге пили вино, ржали, травили длинные байки, а Морли в ту ночь действительно вел малину прекрасно и тихо прокатил нас по серым предрассветным улочкам Беркли, пока мы с Джафи дрыхли без задних ног на сиденьях. В каком-то место я проснулся совсем как маленький, мне сказали, что я уже дома, я вывалился из машины и проковылял по траве к флигелю, откинул одеяла, свернулся калачиком и проспал до следующего дня прекрасным сном, совершенно без всяких свовидений. Когда же на исходе следующего дня я проснулся, все вены у меня на ногах прочистились. Я поработал так, что сгустки крови просто перестали существовать. Я чувствовал себя очень счастливым.

Когда я встал на следующий день, то не смог удержаться от улыбки, вспомнив, как Джафи, нахохлившись, стоял возле модного ресторана и раздумывал, впустят нас или нет. Я тогда впервые увидел, как он чего-то боится. Я собирался в тот вечер рассказать ему о таких вещах, если он заглянет к вам. Но именно той ночью все и случилось. Во-первых, Алва на несколько часов отлучился, и я сидел в одиночестве и читал, как вдруг услышал во дворе шум подъехавшего велосипеда; я выглянул — там была Принцесса.

— Где все? — спросила она.

— Ты надолго?

— Надо ехать сразу же, если не позвоню матери.

— Так давай позвоним.

— Ладно.

Мы сходили на угол, к автомату на бензоколонке, и она сказала, что будет дома через два часа, и пока мы или по тротуару обратно, я обнял ее за талию и так впился пальцами ей в живот, что она вскрикнула:

— Ууух, я не выдержу! — и чуть не упала на мостовую, вцепившись зубами мне в рубашку, но тут с нами поравнялась какая-то старуха, обдав нас злобным взглядом, а когда прошла мимо, мы сплелись в безумном страстном поцелуе под вечерними деревьями. Потом рванули к нам во флигель, где она целый час буквально волчком вертелась в моих обьятьях, и Алва зашел как раз посреди наших последних почестей Бодхисаттве. Как обычно, мы вместе залезли в ванну. Было замечательно сидеть в горячей воде, болтать и намыливать друг другу спинки. Бедная Принцесса, она действительно имела в виду каждое слово, которое произносила. Я на самом деле хорошо к ней относился, сострадал ей и даже предупредил:

— Не сходи с ума и не устраивай диких оргий с пятнадцатью парнями на горной вершине.

Джафи пришел, когда она ужа уехала, потом заявился Кафлин, и вдруг (а у нас было вино) в новом флигеле началась безумная вечеринка. Все закрутилось, когда мы с Кафлином, уже пьяные, шли под ручку по главному променаду городка и тащили, почти неправдоподобные какие-то цветы, которые нашли у кого-то в саду, и нераспечатанный пузырь, орали хайку, «хоо», сатори всем, кого видели на улице, и все нам улыбались.

— Прошел пять миль с огромным цветком! — вопил Кафлин: он мне теперь нравился, он выглядел как очкарик-«жиропупокомбинат», но вид обманчив, он был настоящим человеком. Мы шли навестить какого-то преподавателя английской филологии из универа, кафлинского знакомого, и Кафлин разулся прямо у того на лужайке и, танцуя, ввалился прямо в дом к изумленному преподу — несколько даже его напугав, хотя Кафлин к этому времени стал уже довольно известным поэтом. Затем босиком, с нашими огромными цветами и пузырями мы отправились обратно, и уже было около десяти. Я в тот день получил по почте кое-какие деньги — дотацию в триста баксов, — поэтому сказал Джафи:

— Ну, я теперь все познал, я готов. Как по части отвезти меня завтра в Окленд и помочь выбрать рюкзак, снаряжение и все остальное, чтобы я уже мог сняться в пустыню?

— Хорошо, я возьму машину Морли и заеду за тобой первым делом с утра, а сейчас как ты насчет вот этого винца? — Я зажег маленькую тусклую лампочку под красным платком, мы разлили и уселись вокруг поговорить. Это была замечательная ночь разговоров. Сначала Джафи принялся рассказывать о своей сознательной жизни: как он был торговым моряком в нью-йоркском порту и расхаживал в 1948 году с ножом на поясе, что страшно удивило нас с Алвой, потом про девчонку, в которую был влюблен и которая жила в Калифорнии: — У меня на нее стоял три тысячи миль, пока я к ней ехал, во как!

Затем Кафлин сказал:

— Расскажи им про Великую Сливу, Джаф.

И Джафи немедленно откликнулся:

— Учителя Дзэна Великую Сливу спросили, в чем великий смысл буддизма, и тот ответил: в цветах тростника, в сережках ивы, в иглах бамбука, в льняной нити, иными словами: держись, парень, экстаз — всеобщ, вот что он имел в виду, экстаз — в разуме, в мире больше ничего нет, кроме разума, а что есть разум? Разум — не что иное, как мир, черт подери. Тогда Конский Предок сказал: «Этот разум — Будда». И еще он сказал: «Ни один разум — не Будда». И в самом конце, говоря о Великой Сливе, его мальчике, он сказал: «Слива созрела».

— Что ж, это все довольно любопытно, — изрек Алва, — но «Ou sont les neiges d'antan?» [17] «Но где же прошлогодний снег?» (фр.) — знаменитая строка из «Баллады о дамах былых времен» Франсуа Вийона.

— Я как бы согласен с тобой, поскольку беда в том, что эти люди видели цветы как они есть во сне, но ведь, дьявольщина, мир — это настоящие Смит и Голдбук, а все продолжают так, словно это сон, черт, как будто они сами — сны или точки. Боль, любовь или опасность снова делают тебя реальным, разве не так, Рэй? Вроде того, как ты испугался на том карнизе?

— Там все было реально, да уж.

— Вот почему первопроходцы фронтира — всегда герои и всегда были моими настоящими героями, и всегда будут. Они постоянно настороже в той реальности, которая может оказаться реальной с таким же успехом, как и нереальной, какая разница? В Алмазной Сутре говорится: «Не составляй уже готовых представлений ни о реальности существования, ни о нереальности существования», — или что-то в этом духе. Наручники размякнут, дубинки легавых будут свергнуты, как бы то ни было, давайте продолжать быть свободными!