Джек Керуак - Бродяги Дхармы

Под вечер я уже шастал по округе, поджидая поезд. В дверях сидел какой-то бродяга, наблюдая за мной со странным интересом. Я подошел к нему поговорить. Он рассказал, что был морским пехотинцем в Патерсоне, Нью-Джерси, и через некоторое время извлек клочок бумаги, который читал иногда в поездах. То была цитата из Дигха Никайя, слова Будды. Я улыбнулся; я ничего не сказал. Он оказался замечательным говорливым бродягой — бродягой, который не пьет, хобо-идеалистом; он сказал:

— А что тут такого? Мне так нравится. Уж лучше я буду прыгать на поезда по всей стране и готовить себе еду в консервных банках на костре, чем буду богатым, и у меня будет дом и работа. Я доволен. У меня раньше был артрит, знаешь ли, я много лет лежал в больнице. Я нашел способ его вылечить, а потом пустился в путь — и вот с тех пор я в дороге.

— А как ты вылечил свой артрит? У меня самого — тромбофлебит.

— Правда? Ну тебе тоже поможет. Просто стой на голове по три минуты в день — или, может, по пять. Каждое утро, когда я просыпаюсь — хоть на дне реки, хоть прямо в поезде на ходу, — я подстилаю маленький коврик и становлюсь на голову, считаю до пятисот — это ведь как раз где-то три минуты, правда? — Его сильно беспокоило: если считать до пятисот, то составит ли это три минуты? Забавно. Наверное, в школе он был не в ладах с арифметикой.

— Ага, примерно так.

— Только делай это каждый день, и твой флебит уйдет, совсем как мой артрит. Мне, между прочим, сорок лет. И еще — перед тем, как ложиться спать, выпей горячего молока с медом, у меня всегда баночка меда с собой. — (Он выудил ее из своей котомки.) — Наливаю молоко в банку, добавляю мед и разогреваю над костром, а потом пью. Вот только эти две вещи и делаю.

— Ладно. — Я поклялся следовать его совету, поскольку он был Буддой. Результатом стало то, что примерно через три месяца мой флебит совершенно исчез и больше никогда не возникал, что само по себе удивительно. Фактически, после того раза я пытался рассказать об этом докторам, но они, наверное, думали, что я спятил. Бродяга Дхармы, Бродяга Дхармы. Я никогда не забуду этого интеллигентного еврея, бывшего морского пехотинца из Патерсона, Нью-Джерси, кем бы он там ни был, с его собственным клочком бумаги, который он читает в грубой ночи, в люльке, рядом с оттаивающими холодильниками в нигдешних промышленных формациях той Америки, которая все равно — волшебная Америка.

В семь тридцать подошел мой «зиппер», его проверили стрелочники, а я сидел в кустах, частично спрягавшись за телефонный столб. Вот он пошел — на удивление быстро, как я заметил, — и я, со своим пятидесятифунтовым рюкзаком, выскочил и потрусил рядом, пока не заметил подходящий брус автосцепки, схватился за него, подтянулся и вылез на самую крышу вагона, чтобы хорошенько осмотреть весь состав: где там будет моя платформа. Дымы святые и свечки небесные, чтоб вас всех разнесло к чертовой бабушке и в бога душу мать: поезд набирая здоровую скорость и вылетал из этого депо, а я увидел, что это — проклятый, никуда не годный восемнадцативагонник, весь запечатанний сукин сын, и на двадцати милях в час, хоть сдохни, а надо слазить — иначе придется держаться за жизнь на восьмидесяти (что на такой верхотуре невозможно), поэтому я скоренько сполз по лесенке, но сначала пришлось выцарапать пряжку лямки, которая зацепилась за настил наверху, поэтому к тому времени, как я повис на нижней ступеньке, готовый отпасть, мы ехали уже слишком быстро. Скинув рюкзак и крепко держа его одной рукой, спокойно и бездумно я сделал один шаг, надеясь на лучшее, все развернул и, лишь спотыкаясь, пробежал по инерции несколько футов — и снова стоял на безопасной земле.

Но зато теперь я на три мили углубился в промышленные джунгли Л. А. — в безумную, больную, сопливую ночь смога, и мне пришлось проспать ее в канаве под проволочной оградой, прямо рядом с путями, и всю ночь мне не давал покоя грохот маневровых с Южно-Тихоокеанской и Санта-Фе, скуливших по всей округе до самого тумана далеко заполночь, когда дышать стало легче (а я постоянно думал и молился в своем мешке), а потом снова туман и смог, и ужасное сырое белое облако рассвета, а в мешке спать слишком жарко, а снаружи стоять слишком сыро, один сплошной кошмар всю ночь напролет, и только на заре маленькая птичка благословила меня.

Единственно надо было выбираться из Л. А. Следуя наставлениям моего друга, я постоял на голове, подпираясь проволочной оградой, чтобы не упасть. Простуда моя немного полегчала. Потом дошел до автостанции (по путам и каким-то боковым улочкам) и купил дешевый билет на автобус до Риверсайда в двадцати пяти милях отсюда. Фараоны с подозрением поглядывали на меня с таким большим мешком за спиной. Вса это было так далеко от легкой чистоты с Джафи Райдером в высокогорном лагере под мирными поющими звездами.

Чтобы выбраться из смога Лос-Анжелеса, понадобились ровнехонько все эти двадцать пять миль: в Риверсайде ясно светило солнце. Я возликовал, увидев прекрасное сухое русло с белым песочком, и лишь в середине там текла речонка; мы как раз въезжали по мосту в Риверсайд. Я искал случая впервые разбить лагерь под открытым небом и испытать свои новые воззрения. Но на раскаленной автобусной остановке мне встретился негр, сказавший, что он — наполовину могавк: он обратил внимание на мой рюкзак, а когда я сказал ему, что возвращаюсь немного назад по дороге, чтобы переночевать в том русле, он ответил:

— Нет, сэр, у вас ничего не выйдет: легавые в этом городке — самые крутые в штате. Если они вас там увидят, то вас привлекут. Ох, — продолжал он, — мне б тоже сегодня на воздухе хотелось поспать, но это незаконно.

— Это ведь ее Индия, правда? — раздосадованный, ответил я и все равно пошел — авось, получится. Совсем как с фараоном в Сан-Хосе: если даже это незаконно, и они пытаются тебя сцапать, остается одно — все равно это делать и прятаться. Я смеялся, думая о том, что было бы, если б я был Фуке, китайским мудрецом девятого века, который бродил по Китаю, постоянно звоня в колокольчик. Единственную альтернативу тому, чтобы спать под открытым небом, прыгать по поездам и делать, что хочется, я видел в том, чтобы с сотней других пациентов сидеть перед миленьким телевизором в шизарне и «находиться под присмотром». Я зашел в супермаркет, купил концентрата апельсинового сока, творогу с орехами, пшеничного хлеба — до завтра хватит, а там уж поеду стопом с другой окраины города. По пути я заметил много патрульных машин — оттуда на меня смотрели с подозрением: лоснящиеся, хорошо зарабатывающие мусора в новеньких машинах со всяким дорогим радиооборудованием — чтобы, не дай Бог, какой-нибудь бхикку заночевал сегодня в своей роще.