Татьяна Дагович - Ячейка 402

Анна не успела встать из-за стола, как Саша, толстенький болтун, едва знакомый по встречам внизу, схватил её за руку и потащил за собой, бормоча, что она лучше всех подойдёт на роль Красной Шапочки, что это необходимо и очень смешно. Она не возражала. Оказалась в тесной прокуренной каморке со стенами, оклеенными древними афишами, держа в руках накрахмаленное платье и красный берет с приставшей белой ниткой. Саша ушёл. Постояв в растерянности, увидела в углу каморки косой стул. Положила на него костюм и осторожно приоткрыла дверь. Сначала померещилась ухмыляющаяся мордашка карлика сбоку, но Анна так торопливо захлопнула за собой дверь и пошла прочь, что забыла о малыше. Толпа затянула её – локтями под локти, и понесла. Сверху сыпался бесцветный серпантин. Слышались возбуждённые анекдоты. Она не задумывалась, куда идёт, пока не очутилась вдруг в пустоте, посреди коридора, обнажившего бело-зелёный пол. Где-то, у очередного угла, затихали поспешные шаги. Посомневавшись несколько секунд, сориентировалась и пошла к спальне. Третья спальня была заперта, как и гладильная. Оставалось идти на концерт, к остальным.

Анна почти дошла, но её отвлекло единственное окно в глухом коридоре. Подошла к нему. Посмотрела на снег, который таял до приземления, раскачивая деревья. Остро заболел желудок, и стало жаль бредущую мокрую собаку и нахохлившихся, качающихся с ветками ворон. Из щелей дуло, но животу и ногам было тепло, потому что она прижималась к батарее центрального отопления. Из актового зала доносились искажённые микрофонами голоса, время от времени их заглушал вал хорового истерического смеха.

«Я хочу домой», – сказала тихо; на стекле пульсировал белый кружок испарины от дыхания. Смеркалось, и затянутое небо принимало лиловый цвет. Что она подразумевала под домом – неважно. Возможно, ячейку 402, оказавшуюся недоступной. Зажёгся фонарь, прямо под окном мокрый конус света. Другой огонёк медленно полз у горизонта – машина. Она и пошла бы в зал… Лёгкий хмель тянул голову вниз. Вздрогнула, когда, начиная с конца коридора, одна за другой вспыхнули лампы дневного света. Окно стало чёрным зеркалом, в котором, раздвоившись, отражалось её лицо с четырьмя запавшими глазами, с двойным носом и ртом. («Как будто стоим с Лилей друг за другом, и через нас виднеется улица».) Поменяла позу – опёрлась локтями на подоконник – двусмысленно, если бы кто-то оказался сзади. Отражение повторило и, как и Анна, закусило уголок раздвоенной губы. Зудит. Скоро вскочит язвочка герпеса. Голос Серёжи из зала или показалось? Всё может быть, он должен выступать сегодня. Он – принимает активное участие. В жизни коллектива.

Когда этот момент уже был? В школе: седьмой класс, вторая четверть. Те же голубоватые коридоры. Те же цифры на белых дверях. Та же душная одежда. Та же поза, которую нужно сменить, если кто-то появится в конце коридора. Те же голоса из актового зала. Тот же зуд простуды на губе. Сердце забилось быстрее – как на пороге открытия. В сознании стало так светло, понятно. Осмысленным стало двойное отражение – следствие двух стёкол одного окна. Один момент. Два раза. Один человек. Два раза. Можно поднять голову полжизни назад, и всё побежит снова.

Догадка схлынула как волна, как отступившее воспоминание. Она стояла в коридоре Колонии. Когда начали хлопать сиденья и звуки представления трансформировались в неоформленный гвалт, выпрямилась – и вовремя. Люди хлынули из актового зала единым веществом, в одном бессознательном движении. С ней заговорили, её повели вниз. «Кто из нас станет сегодня пищей нашему организму, чтобы жить вечно?» – слышалось издалека, и смеялось с визгом. Видимо, шутка из концерта. А вблизи спрашивали: «Ты пойдёшь на дискотеку, потанцевать?» «Конечно, хочу!» «Будем пить бренди с колой, веселиться?» «Конечно!» «Ты боишься умирать?» «Разумеется!» «Какое счастье быть одинаковыми!» (Ложь, все они хотят исчезнуть, слиться в неорганическом мире, но стесняются.) Анна бежит со всеми вниз, в большой зал, где колонки и музыка, ей хочется ритма, движения, хочется не быть отдельно, ей хорошо бежать со скоростью человеческого потока, потому что они одинаково устроены, состоят из одних и тех же органов, как ксерокопии, и никто не имеет права отделять её от других… «Тот, кого съедят, растворится во всех, станет всеми, сохранится один из всех…»

В зале цветные лампы бросают на лица свет, раскрашивают в разные цвета носы и щёки; тени втягивали ложноножки, реагируя на иглы света. Все кричат, заглушая музыку, и она кричит, стараясь, чтобы голос попадал в общий тон. Но даже выступающий пот не спасает, она не умеет хорошо танцевать, а умеет другая, рядом. В цветастом красивом платьице.

– Каро?! Это ты, я тебя не узнала!

– Анька, это я тебя не узнала, куда ты исчезла, я тебя везде искала!

– Я на концерт опоздала!

– Что? Ничего не слышно!

– Ты Серёжу не видела?

– А? А, Сергея! Он ещё, наверно, переодевается!

Громкоговоритель: «Эта песня посвящается маленькой девочке, которую я встретил…» Анна царапнула губу в больном месте. Брызнула музыка, на ноготь мелкими каплями брызнула кровь. Чёрт, будет долго заживать. Спирту бы – прижечь. В кармане этих брюк платка не было, он остался в форменных. Кровь тонкой линией потекла на подбородок. Вытерла рукой и стала пробиваться к выходу, плохо себе представляя, с какой он стороны. По направлению от источника звука – режущего звука (будто жестью в вестибулярный аппарат). Каролина что-то кричала вдогонку. Стена, дальше некуда. Музыка оборвалась… Толпа отреагировала пугающим рёвом. «Одно мгновение…» – испуганно буркнули из громкоговорителя. И снова ударили басы.

Передвигаясь вдоль стены, высматривала Сергея. Время от времени делала вид, будто танцует – чтобы не выделяться. Несколько раз чудился его сухой профиль, но исчезал, не успев стать чётким в мигающем свете. Высовывались из толпы руки, тянули её в пахнущий хлоркой тёплый водоворот людей, но Анна ускальзывала. Попадались у стен и стоящие неподвижно, словно общество танцующих их выплюнуло. Они имели вид задохнувшийся, их приходилось огибать. Видимо, они не поняли, почему от них требуется шевелить конечностями, вот их и удалили. Анна понимала. Смотрела на них с любопытством. Показалось, что одна из таких стоящих была Надеждой Фёдоровной, но в мигании ламп не разберёшь. Перекатываясь по стенам, по чьим-то пахнущим омертвелой кожей животам, накалываясь о ключицы, яростно сопротивлялась затягивающей в центр зала плоти, здоровому поту и (цветная вспышка):

– Серёжа! Се-рё-жа! – Она подпрыгнула на каблуках, махая рукой, но он не увидел. – Сёрежа! – Услышать всё равно не мог и увидеть не мог – из-за головы партнёрши по танцу, которая умела так же музыкально двигаться, как он сам.