Юлия Вознесенская - Нечаянная радость (сборник)

– Ага, вот и надзиратель появился. Да у вас тут тюрьма, что ли? Человеку и попеть нельзя? – возмутился Владлен, со злостью швыряя очищенную картофелину в кастрюлю.

– Пой духовное! Если умеешь, конечно…

– Ой, да подумаешь! Да чего там уметь-то!

И Владлен запел «Херувимскую», да так запел, что регент от неожиданности чуть не сел в клумбу под окном. Но удержался на ногах и остался стоять под черемухой, слушая с открытым ртом и прикрытыми глазами.

А Владлен так увлекся своим пением, что и сам глаза закрыл. Но и с закрытыми глазами виделся ему монастырский храм, и горящие восковые свечи, и солнечный луч, падавший из-под купола прямо на середину храма… И в этом столбе света непонятно откуда проявляется фигура юной красавицы с куклой-пупсом на руках. Она идет по храму с протянутой рукой, кланяясь направо и налево. Монахи улыбаются и охотно подают ей – кто ветку черемухи, кто свечу, а кто и просфорку. Потом девушка подходит к подсвечнику перед иконой Божьей Матери и ставит свечку. Ее кукла уже успела превратиться в настоящего живого ребенка, прехорошенькую девочку с коротенькими косичками, и девочка эта осторожно тянет пальчик прямо к пляшущему огоньку…

Опомнившись, Владлен тихо довел мелодию до конца и умолк.

– Ты почему так поешь? Кто тебя учил? – заволновался регент. – Ты, может, и ноты знаешь?

– Ну, знаю! – небрежно ответил Владлен.

– Да откуда?!

– От певчего верблюда. Будто только в монастырях петь умеют! В школу я музыкальную ходил почти пять лет, вот откуда! Пока мы с отцом в Питере жили, он заставлял ходить, модно это тогда было. Потом он другую жену себе привел в дом, нас с сестрой и матерью выгнал, ну, мы и уехали к бабке в деревню. Тут вся моя музыка и накрылась.

– Жалко было с музыкальной школой расставаться?

– Да ни капли! Бабка на Ладоге жила, на самом, считай, берегу. Я там сигов научился сетями ловить, в пятнадцать лет на катере вовсю гонял! Др-р-рр! – схватив за ручки большую пустую кастрюлю и крутя ее перед собой, Владлен показал регенту, как именно гонял он на катере.

– Ладно, пятнадцатилетний капитан, я тебя в хор беру! Пойду скажу отцу архимандриту, пусть назначит тебе клиросное послушание, – регент решительно развернулся и хотел уже шагать к отцу Евлогию, но Влад его остановил:

– Э, ты постой, отец Михаил! Разве некрещеным можно петь в монастырском хоре?

– А ты разве некрещеный? – удивился регент.

– Ну да…

– Так мы тебя враз окрестим!

– Не, что ты, отец Михаил! Нельзя меня крестить.

– Это почему же?

– Так я ж неверующий! – выпалил и довольно глупо заулыбался Владлен.

– Ты уверен?

– А то! С детства неверующий, и родился таким. Нельзя ведь Бога обманывать, верно? Грех это, и ты меня на это не подбивай, отец Михаил.

– Кого, ты говоришь, обманывать нельзя?

– Бога, Иисуса Христа, Матерь Божью… Ну и всех остальных тоже.

– Так ты ж в них не веришь! Или веришь?

– Не верю.

– Не веришь, а обмануть боишься?

– Ой, да не путай ты меня, отец Михаил! Некогда мне, знаешь, с тобой лясы точить: мне еще вот всю эту картошку надо перетереть! Баба Анжела наладилась драники стряпать, придет скоро… – И Владлен склонился над ведрами с начищенной картошкой, а не на шутку расстроенный регент отошел от окна и повлекся по своим делам.

Но петь в хоре архимандрит Владу все-таки разрешил и никогда об этом не пожалел, как и регент отец Михаил. Не печалился на новом послушании и сам Владлен. Понравилось ему петь в хоре, да и сами службы стали нравиться, несмотря на их долготу. Правда, трудником он все равно остался и продолжал работать на стройке. А иногда приходилось и на монастырской кухне подежурить.

Скоро Владлен наладил переписку с сестрой. Взял да и написал ей письмо – просто так, наудачу.

Сестра его Наталья жила с мужем-милиционером в поселке под Санкт-Петербургом, на берегу Ладожского озера. От бабки с материнской стороны Владлену и Наталье достался в наследство довольно большой дом, старый, но крепкий, строенный, на совесть, для себя: просторный, с мезонином, под железной крышей, на высоком фундаменте – чтобы озерные воды не заливали в непогодь. Дом был обит вагонкой, выкрашен в синий цвет, а резные наличники – белые. Красота! И участок при доме был ухоженный, с положенными дворовыми постройками, палисадником перед фасадом, садом и огородом позади дома, с двумя большими теплицами, со своим колодцем и даже маленьким прудиком – для полива и полосканья белья. На воротах висело фанерное объявление большими черными буквами: «Свежая и копченая рыба», а в палисаднике устроена была самодельная коптильня, и возле нее стоял прочный, вкопанный в землю деревянный стол для разделки рыбы. От самых ворот было видно – крепко живут люди.

Когда пришло первое письмо Владлена, муж Натальи как раз потрошил на столе сигов. Стайка пестрых кур во главе с большим коричневым петухом паслась у него под ногами, растаскивая рыбьи потроха. Коптильня дымилась, от нее по участку плыли вкуснейшие ароматы. Милиционер, одетый не в форму, а в потертые джинсы и выцветшую футболку, ловко орудовал ножом, а жена читала вслух письмо от брата:

– «Храм мы уже заканчиваем, а потом все силы бросим на колокольню. А вот когда колокольню достроим, тогда архимандрит и даст мне расчет: обещает, что хватит мне и на дорогу, и на первое время, пока работу не найду. Так что, если вы с мужем готовы меня принять, я к вам и приеду. Будем с твоим… – Тут Наталья поперхнулась и замолчала.

– С твоим ментом, – подсказал муж. – Не стесняйся, читай дальше!

– Будем с твоим ментом на катере за сигами ходить, – послушно продолжила Наталья. – Только есть одно серьезное жизненное обстоятельство, Наташа, уж не знаю, как вы с мужем на него посмотрите. Обстоятельство это – моя невеста Маша, которая ждет меня под Москвой. Если пригласите нас обоих, я за ней заеду. А коли не пригласите невесту мою, так и я сам не приеду. Живите тогда в родительском доме одни. Я все понимаю и в обиде не буду, по-другому стану жизнь строить».

– Толковый у тебя брат, – отметил муж-милиционер, доставая из корзины очередного сига.

– Слава Богу, братик мой единственный за ум взялся, жениться надумал! – плаксиво сказала Наталья, складывая письмо и пряча его в карман передника, а взамен доставая из него же платочек – утереть слезы. – Я уж боялась, что он и вовсе надумает в монастыре остаться…

– А чего ж плохого в монастыре? – резонно спросил муж.

– Так ведь то тюрьма, то монастырь – а жить когда?

– Тоже верно.

– Что ж мы ему ответим, Андрюша?

– Пиши, пусть приезжает с невестой. Нехай живут с нами…

– А хорошо бы вместе-то жить! – размечталась Наталья. – Коптильню бы большую отстроили, в город сигов да ряпушку возить стали, в рестораны сдавать! Ты милицию бросишь…