Януш Вишневский - Любовь и другие диссонансы

— Анна, — Сергей снижает тон и пытается говорить даже ласково. — Анна, ты сама подумай. Ну какой ребенок? Все так неопределенно. Завтра останусь без гроша, и что? Будем жить на твою зарплату? — Он смеется и обрывает себя: — Недавно в гостинице книжка попалась. Какая-то сумасшедшая феминистка, но я от скуки пролистал. Сьюзен Зонтаг, слыхала?

Киваю. Конечно.

— Так вот! — голос Сергея опять взлетает и набирает злой силы. — Она болела раком! И говорила, что рак — это дьявольская беременность! Понимаешь? Понимаешь?

— Что я должна понимать? — спрашиваю. Я удивлена.

— Как что? Что беременность презирают даже феминистки…

Наверное, что бы сейчас ни прочел муж, хоть правила дорожного движения, все будет на одну тему.

— К Либерману! В клинику, — продолжает Сергей, ноздри его свирепо раздуваются. — Немедленно! Пусть посмотрит. А мы подумаем. Подумаем… Дьявольская беременность!..

Он переводит дыхание, наконец трогает с места. Я, словно дожидалась этого, рывком открываю дверь, на ходу, без всякого страха, выпрыгиваю. Точнее, выпадаю. Скорость машины еще невелика, но я неловко опираюсь на правую ногу, нога подворачивается, и я приземляюсь в лужу на оба колена сразу, мне мокро и больно. Приду в себя уже в больнице, увижу грязную руку в птичьем сизом оперении, закричу, забьюсь в руках перепуганного Сергея. Рядом нависнет кто-то непомерного роста в белом.

— Кажется, она пришла в себя, — обрадуется Сергей.

Но он ошибется. Приду в себя я еще нескоро. Начавшееся кровотечение остановить не удастся, и через несколько часов измученный дежурством хирург сделает первый надрез на моем бледном животе. Первое слово, которое я услышу, очнувшись от наркоза, будет «гистерэктомия».

Анна прошла в небольшой холл театра. Сняла в гардеробе серый плащ, поправила непослушные волосы и поднялась по лестнице. Когда-то в этом здании был кинотеатр с меблированными комнатами. Кто обитал в них? История всегда хранит множество тайн, и нам, потомкам, их уже не разгадать. Можно лишь додумывать, фантазируя. Чашка кофе согревала руки. Людей было много, и это радовало. Значит, не все так плохо, если люди интересуются Чеховым, подумала Анна.

Через сцену тянулась веревка, на которой висели простыни, пододеяльники и даже подштанники — то самое белье, правда, чистое, ворошить которое интеллигентным людям не пристало. Как в реальности, подумала она, — декорации занавешивают жизнь. За несколько минут до того как погас свет, она услышала странный шум за спиной. Женщина в инвалидном кресле подъехала к пятому ряду.

— Я тут припаркуюсь рядом, — улыбнулась она, обнажив великолепные зубы. Белые волосы на старинный манер были уложены вокруг головы.

— Конечно, — ответила Анна, почему-то обрадовавшись соседке.

Свет погас. На сцену вышла горничная, начала снимать белье с веревок, словно освобождая пространство для жизни. Показались стол, буфет, качели.

Запахло дачным летом, молодостью.

Три брата пили водку, обсуждали глобальные вопросы мироустройства, но милого, хорошо знакомого Чехова Анна так и не увидела. Не возникло и умиления перед его семьей.

Ей показалось, что взаимоотношения Антона Чехова с братьями и отцом куда интереснее, чем с женщинами. Женщины здесь вообще казались какими-то лишними, ненужными. Мужской мир творчества и амбиций… Женщина может быть всего лишь дополнением — дополнением к сильному мужскому миру.

Женщина рядом внимательно наблюдала за происходящим на сцене.

— Казалось бы, многое изменилось, но на самом деле — ничего… — неожиданно сказала она.

Анна медленно повернула ключ. В квартире было так тихо, что любой звук казался гораздо громче, чем был на самом деле. Стук каблуков и шум расстегивающейся молнии на сапоге гулким эхом отскакивали от стен.

Пахло табачным дымом. Она поморщилась; на цыпочках прошла в ванну, открыла кран. С детства она любила смотреть на льющуюся воду. Ей доставляла удовольствие бесконечность этого процесса и в то же время ощущение своей власти над ним. Дверь резко отворилась, на пороге стоял Сергей.

— А что, побриться — это проблема? — спросила она равнодушно, рассматривая его отражение в зеркале.

— Ты решила окончательно вывести меня из себя? — нарочито спокойно произнес он. — Думаешь, я начну орать? Выяснять, где ты провела весь день?

Промолчала. В зеркале колыхались тени, напоминающие тонкие, очень тонкие ветви деревьев. Что бы это могло быть? Ничего похожего в ванной комнате нет и в помине. Она с интересом огляделась, будто пришла в гости и любуется интерьером.

— Ты вообще чего добиваешься? — продолжал Сергей. — Чего тебе, дур-р-ра, не хватает? Я столько лет вкалывал! Не расслаблялся вообще! Такие проекты запускал! Чего тебе надо? Чего?

Сергей шагнул к ней и прижал к себе. Так крепко, что ей стало больно.

— Отпусти меня, — с усилием прошептала она.

— Да пошла ты!.. — Он сильно сжал ее руку. На нежной белой коже остались красные следы. Продолговатые, как колышущиеся в зеркале тени. Она вскрикнула. — Все мстишь мне? О, только, умоляю, не начинай! Не было у тебя никакого ребенка! Эмбрион! Зародыш! Одноклеточное!

— Это ты — одноклеточное! — просипела Анна.

Дышать становилось все труднее. Не закрывая глаз, увидела темноту, красные проблесковые огни, вспышки слева и снова длинные, сплетающиеся тени; только теперь они стали белыми и тянулись, тянулись к ней щупальцами, обнимая за шею. Никакого зеркала впереди, никакого Сергея позади, только тишина и сильный жар. Что-то упало с грохотом, кто-то витиевато выругался и — снова ничего. Черная дыра, где время ведет себя самовольно, не подчиняясь законам, где пространство скручивается в спирали и где исчезают галактики. Наверное, там она и оказалась и блаженно задышала в безвоздушии космоса.

А что если довериться провидению и ни о чем не думать? Лежать, скажем, в комнате на диване и ждать того, что должно случиться. Например, придет сосед или еще кто-то, кто окажется кем-то важным в твоей жизни. А может, ничего и не случится, даже если ждать целую вечность. Анна попыталась открыть глаза. Странный треск. Или стук? Больно отзывающийся в одном из полушарий. В левом. Вот опять.

Веки медленно, с трудом поднялись. Анна увидела смутно знакомое лицо. Или незнакомое? Или не увидела, а просто придумала? Отдельные моменты ускользающей цепи событий вспыхнули в голове, выстраиваясь в цветные паззлы. Платье. Замшевые туфли. Немецкое посольство. Das ist meine Frau Anna .

— Михаил, — чуть слышно выдохнула она.

Белый халат из-под сине-зеленой куртки. Усталые глаза. Упрямый подбородок с ямочкой. У кого же еще была ямочка? Это потом, потом, сейчас важно понять, что происходит.