Януш Вишневский - Любовь и другие диссонансы

— Что ж, им можно только позавидовать, — сказала Анна и невольно отметила, какие красивые у Антона руки — длинные пальцы, ухоженные ногти… Марина Петровна тронула ее за рукав:

— А вот одна наша сотрудница — помните, Анечка? — Светлана Игоревна, мы ее сорокапятилетие отмечали в июне… так сказала: «Я рада, что моего эксмужа на молоденькое мяско потянуло пятнадцать лет назад — я за эти годы в полноценную женскую личность сформировалась, перестала зависеть от мужчины. Страшно представить, если бы он сделал это сейчас»!..

Анна погладила прохладные пальцы в серебряных кольцах:

— Да, тяжелее всего, когда развод совпадает с кризисом среднего возраста. И дело даже не в уходе мужа как таковом — женщина лишается чего-то, во что вложила много труда. Это как когда у тебя на глазах рушится дом, построенный собственными руками. И лучше — если тут вообще подходит слово «лучше» — чтобы это случилось, когда у тебя еще есть силы начать строить новый…

— А я вот заметил, — сказал Антон, — что в этом возрасте женщины нередко сами подают на развод. Дети выросли, времени стало больше и они вдруг понимают: зачем мне этот чужой обрюзгший человек, от которого нет никакого толку? Стоило ради него двадцать лет крутиться, как белке в колесе?..

— Женщины часто приносят себя в жертву, — заметила Анна.

— Вы считаете, что разочаровавшись и в браке, и в супруге, нужно этот брак все-таки сохранять?

— Сложный вопрос.

— Да вовсе он не сложный! Почему-то принято считать, что чувство должно быть взаимным. Якобы это справедливо. Ты кому-то симпатизируешь — и он тебе симпатизирует. Ты кого-то раздражаешь — и он тебя раздражает. Ты кого-то видеть не можешь — и он тебя тоже. Но в реальной жизни так не бывает. Сплошь и рядом случается наоборот: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».

— Не спорю, — Анна с интересом взглянула на Антона. — Любовь нельзя ни искусственно вызвать, ни развить, ни убедительно изобразить. Она возникает по воле судьбы, а не по воле разума…

— Любовь — это качественно новое восприятие объекта обожания: он вызывает восхищение в любом случае. Так продолжается некоторое время, потом восхищение уходит.

— И что остается?

— Ну вы же знаете, — Антон улыбнулся, — у всех по-разному. Горечь, теплые воспоминания, дружба, уважение, неприязнь…

— Это потому, что любовь — эмоция, практически не связанная с разумом. И тут ничего и никогда невозможно предсказать!

— А еще бывает зависимость, — подхватил Антон, — когда после разрыва с дорогим тебе человеком ты не в силах изгнать его образ из своего сознания. И постоянно обсуждаешь, обдумываешь ушедшие в прошлое отношения. Припоминаешь обиды, моменты радости, ведешь мысленно диалоги, рассказываешь всем, кто готов тебя выслушать: «А я ей говорю… а она… а я…»

— Это похоже на похоронный ритуал, когда вместе с покойником сжигали заживо его жену. Отношения умерли — и уносят с собой все, с ними связанное.

— Это вы верно сказали, Анна. Жаль, курить теперь в самолете нельзя, — вздохнул Антон и, подумав, добавил: — Поэтому я ненавижу влюбляться. Сразу становлюсь полным идиотом! С одной стороны — летаешь как на крыльях. С другой — делаешься таким уязвимым… Я гораздо больше себе нравлюсь, когда не влюблен, — циничный, острый на слово, собранный, критично мыслящий… Вроде бы.

— Это верно, — Анна улыбнулась, — острый на слово и критично мыслящий… Мне показалось, вас расстроил наш разговор. Простите, мне неловко, что так получилось.

— Анечка, не вините себя, — Марина Петровна тоже была взволнована, — ведь не зря говорят: «синдром попутчика»! С посторонним человеком всегда легче поделиться.

— И все-таки влюбленность, — Анна замялась, — необходима. Оставаться при этом трезвым сложно. Но отказаться от нее — значит не жить. И лучше быть восторженной и уязвимой, но живой…

— Определенно, люди по-разному на это смотрят: одни видят только проблемы — такие пессимисты, как я; другие — силу и легкость, адреналин… Может, это связано с разными гормонами?

— Нельзя все сводить к гормонам, — Марина Петровна посмотрела на Антона с упреком. Он что-то ответил…

Анна закрыла глаза. Она чувствовала себя усталой, очень усталой.

«Куда подевались мои силы? Вроде бы не тратила их впустую. Но вечерами падаю замертво… и смотрю в потолок. Так и живу теперь — вполсилы, в четверть силы… Так и смеюсь, так и плачу, так и молюсь. Собираю силы по кусочкам — стакан сока, кусочек шоколадки, общение с незнакомым, но приятным собеседником… Ловлю ветер за пазуху, собираю листья впрок… Коллекционирую улыбки встречных. И все зря…»

Встречать их должен был сам Манфред Бёзе. Несмотря на свои шестьдесят лет и высокое социальное положение (Манфред был одним из лучших адвокатов Берлина и возглавлял европейскую коллегию адвокатов), этот высокий мужчина с летящей походкой не только не утратил интерес к жизни во всех ее проявлениях, наоборот — с годами она для него словно набирала обороты. Манфред был добрейший человек, хотя его фамилия — Бёзе — означала «злой». Его родители были простыми рабочими. Ранним утром семья собиралась за круглым столом, на котором дымился ароматный кофе и обязательно были «берлинешпице» — булочки с нежным кремом, наподобие наших заварных пирожных.

Манфред учился отлично и после окончания школы поступил на юридический факультет Университета имени Гумбольдта. Затем успешно делал карьеру в Бундестаге, начав в двадцать шесть помощником юрисконсульта и закончив главным юристом. Воспитал двоих сыновей, которые пошли по его стопам. И вдруг в пятьдесят лет оставил юриспруденцию и создал организацию, которая ставила своей целью развивать культурные связи между Россией и Германией. Манфред вложил в этот бесприбыльный проект большую часть своих сбережений и что гораздо важнее — душу. Воспользовавшись своими обширными связями, снял помещение в историческом центре города, недалеко от памятника Фридриху Великому, во дворце, где, кстати сказать, располагался действующий театр, и регулярно проводил там выставки, в том числе и ту, что привезли Анна с Мариной Петровной.

Когда они приземлились, Марина Петровна занервничала, судорожно вспоминая немецкие слова, оставшиеся в памяти со школьных времен.

— Данке шеен, — чересчур протяжно повторяла она. Шляпка у нее съехала на бок, щеки порозовели, но это только придавало ей обаяния.

Анна недовольно взглянула на себя в зеркальные двери. «Когда же я успела постареть?!» — подумала она. Лицо изможденное, глаза пустые. Надо бы купить красный шарф, психологи утверждают, что красный цвет прибавляет энергии… или красное белье».

— Анечка, где же наш багаж? — суетилась Марина Петровна.