Елена Чижова - Терракотовая старуха

Кажется, на сегодня достаточно. Праздник на то и праздник, чтобы завершиться сладким.

– Кофе, конечно – кофе, – дочь вскакивает с места. – Мусик, сиди. Я все сделаю сама.

Свечи вспыхивают, поводя язычками.

– Ух! Даже страшно резать!

– А можно мне серединку?..

– А мне – с белой розочкой...

– Разве я не говорила: Мусик – гениальный кулинар. Папочка, наливай! Тем более у меня созрел тост: за интеллигенцию! Выпьем за наших родителей, которые, что бы ни говорили злые языки...

– Полагаю, следующим номером мы обсудим извечные русские вопросы: «Что делать?» и «Кто виноват?» – Та, кого они называют Маргошей, бросает реплику в сторону.

– Родион, дружище, – Виталий облизывает чайную ложечку, – умоляю, не заморачивайся. Наши девушки уже скучают. Маргоша, тебе скучно?

– Ну, почему... Весело. Достоевские мальчики желают доказать, что они больше не достоевские.

Виталий смеется:

– Не в бровь, а в глаз! Только – как же так? Ты – записная феминистка, а делишь участников по половому признаку. Дискриминация!

– Согласен. Я тоже протестую!

– Протест не принят, – дочь постукивает вилкой. – Посовещавшись на месте, суд выносит частное определение. У достоевских девочек другой слоган: «Я в торги не вступаю!» Правда, мамочка?

Я развожу руками:

– Увы...

– Увы – значит да или нет ?

– Очень бы хотелось, но не всегда получается...

– Татьяна Андреевна, – Виталий грозит пальцем, – своим двоемыслием вы обнаруживаете принадлежность к советской интеллигенции. Следствие может этим воспользоваться.

– Мусик, не бойся! Показания можно изменить и на суде. Скажешь, получены под давлением... Галка как врач тебя поддержит, – она подмигивает пушистой Лисичке, – зафиксирует ушибы и синяки.

– Вместо того чтобы судить коммунистов, вы су´дите интеллигенцию... – мне кажется, я повторяю чужие слова.

– Браво, Мусик! Попрошу птицу-секретаря занести в протокол.

– Александра, прекрати свои неуместные шутки! Если кого и судить, то не мать, а... Твоя мать...

Похоже, все-таки перебрал . Раньше с ним этого не случалось.

– Папа... Никто никого не судит: ни тебя, ни маму. Ни тем более интеллигенцию. Мне просто стало обидно: все пользуются своей специальностью, а я молчу...

– Почему же все? – Галка-Лисичка улыбается. – Я вот – тоже молчу. Но это не значит, что мне нечего сказать.

– Ну, скажи... – Родион гладит лисью лапку. – Что ты об этом думаешь?

– Об интеллигенции? – она переспрашивает кокетливо. – Ни-че-го. Мое дело – лечить. Человек – пациент. И вообще, – она закидывает за спину пушистый хвостик, – врач имеет дело с телесными недугами, а этот... как его... ментальный...

– Кому еще торта?

– Родик, умоляю, – Галка-Лисичка восклицает испуганно. – Неси аккуратно. Опять вляпаешься. У тебя же единственный костюм...

– Может, ты прекратишь? – он шипит всеми согласными.

Марго усмехается. Ее усмешка вьется холодной змейкой:

– Не понимаю, чего тут стесняться? У меня тоже одно выходное платье, и что?

Родион встает. Лисичкины глаза провожают его растерянно:

– Ну зачем ты так ?

– А пусть тренируется, – Марго парирует холодно. – Наполеоновские планы, а мается от сущей ерунды...

– Одно не исключает другого, – Виталик отщипывает кусочек торта. – М-м-м... Нектар и амброзия. Завтра сажусь на диету.

– Психиатра на вас нет, – Марго фыркает.

– А то бы – что? – он дополняет вопрос изящным жестом.

Мой бывший смахивает крошки:

– Я так и не понял. Вы полагаете, что идея интеллигенции себя исчерпала?

– Я? – Виталий крутит ложечкой. – Хотите знать мое мнение? Извольте. На ваш вопрос я отвечаю: да. Исчерпала и слава богу. Я – сторонник европеизации. Чтобы здесь, в России, вышло что-нибудь путное, надо не болтать, а пахать. Только на этом пути мы имеем шанс стать наконец Европой...

– Хотелось бы только знать... какое место вы отводите этике? Или вы думаете, что все это лишнее: осуждение преступной власти, чуткость к страданиям народа, желание докопаться до истины. Наконец стремление впитать в себя культуру прошлого...

Родион пробирается по стенке, занимает свое место.

– Вот именно. Извините, но именно лишнее, – он щурится презрительно. – Главный лозунг эпохи: что можно Юпитеру, нельзя быку. В наших условиях задача умного человека сводится к одному: вписаться в круг допущенных . К свободе, к возможностям, к ресурсам... Да, – он кивает, опережая возражения. – Мне очень жаль тех, кого гнобят. Но именно из этого я вынужден сделать вывод: или я, или – меня. Или вырвусь, или... Я не интеллигент, чтобы жертвовать собой. Да и было бы ради кого... Ради народа – источника неизреченной мудрости? Наш народ – не источник, а такой же симулякр. К тому же опасный. Бессмысленная и беспощадная масса, в чьи так называемые головы можно вправить любую вертикаль. Но при одном условии: если она не осмыслена, а смыслоподобна . Вот и весь фокус! – он складывает ладони. – Вуаля!

– Причем для этого требуется до смешного мало, – Виталий подхватывает. – Сыграть на их стремлении к сытой жизни, тем более что сытость, как наш народ ее себе представляет, обеспечивается простейшим набором продуктов. За это они готовы чувствовать себя благодарными: Господу Богу или лидеру. И тот и другой это понимают и, главное, эффективно используют. Разве можно их за это осуждать? Пора отдать себе отчет: и боги, и лидеры – из народа и для народа. Короче, – он обводит стол сытыми глазами, – из этого надо вынырнуть... Любой ценой.

– Вы имеете в виду уехать на Запад?

– Ну... – Родион тянет, – как частный случай. Но вообще... Перейти на следующий уровень. Как в компьютерной игре: другие возможности, другие скорости. Не каждый выдержит, но кто-то же должен: почему не мы?..

Его глаза затягиваются поволокой, как будто он чувствует смертельную усталость. Я думаю: этим детям не хватает выносливости. Никто из них не жил в условиях нашей вечности , когда спор ведется десятилетиями.

– Нас-то вы в чем обвиняете? – представитель отцов складывает руки.

– Как в чем? В том, что вы упустили время. Ваша перестройка давала возможность сделать решающий рывок. Если бы родители обеспечили мне приличный стартовый капитал...

– Родик хочет сказать, что печься надо было не о народе, а о собственных отпрысках. Но сначала – о себе, – на этот раз даже Марго выступает на их стороне.

– Народ – это те, кого используют. Вот и вся несказанная тайна. Кстати, по нынешним временам, интеллигенция и есть – народ. Жалкий и обездоленный. И нет никого – вроде вас, бывшей советской интеллигенции, чтобы встать на вашу же защиту: пожертвовать собой, превратиться в потерянное поколение, не ожидающее воздаяния при жизни.