Елена Котова - Легко!

Безнадежно… Она действительно изменилась или всегда была такой? Но только теперь он видит одни ее плохие стороны – потому что не любит, по крайней мере, так сильно, как раньше? Но вообще-то, может, и винить ее нельзя, если весь этот скандал по сути-то из-за его вранья насчет Парижа?

Куда делось его привычное чувство вины из-за того, что у них с Одри нет детей, его понимание, что он должен скрашивать ее жизнь, что она не заслужила длинных одиноких вечеров? Анна сидит одна все уик-энды и ждет его без единого слова упрека. Джон приходит и уходит, играет в эту дивную легкую игру, занимается любовью, наслаждается ее остроумием, красотой, изысканностью ее историй, а достаточно ли он дает ей взамен?

Одри была вне себя. Джон стал просто неуправляем. Каждую свободную минутку, находясь дома, он посвящал теннису. Играет как маньяк, будто к соревнованиям готовится. Что и кому он хочет доказать? Ну то, что работает как заведенный, это было всегда. Но не до такой же степени? А в прошлое воскресенье провел целый день в подвале и на чердаке, выкидывая хлам. С каких пор это стало его заботить? Я, говорит, разбираю завалы. Какие завалы? Абсурдное понятие. Это, говорит, мне дает чувство освобождения. Какого освобождения? Откуда у него столько мусора в голове? Вообще-то он не раз упоминал какую-то новую женщину у них на работе, как же ее зовут? Джулия! Он нелестно о ней отзывался, кажется, но может, он так маскируется? А не в том ли причина его внезапной конференции в Париже? Ну, это-то легко проверить. Главное, не поддаваться панике. Все-таки после пятнадцати лет нет причин всё рушить. В конце концов, это может быть временным помутнением. Пройдет. Но с Джоном стало очень тяжело. Все равно, надо как-то восстанавливать мир.

Одри вошла к нему в кабинет.

– Джон, прости. Я действительно могла бы больше вникать в твои проблемы на работе. Но это так всё далеко от меня, мне трудно разобраться, а ты никогда не давал себе труда толком объяснить. Сейчас самое время мне разобраться во всем, я наверняка смогу тебе помочь.

– Это ты прости, что я замучил тебя своими служебными проблемами. Ты права, мне не следует нести всё это домой. Но сейчас говорить об этом точно не время.

– Ну, ты к себе несправедлив, одному тащить воз тяжело. На то и жена, чтобы быть рядом. Мне стыдно, что я никогда не приезжала в Лондон, не была у тебя на работе, не знакома с твоими коллегами. Сейчас, думаю, будет правильно, если я поеду в Париж с тобой. Кто там у вас еще едет? Твой шеф? И наверняка эта новая женщина, Джулия, да? От нее ведь все беды, как ты говоришь. Уверена, что я смогу с ней найти общий язык и подружиться. Для тебя.

– В Париж? Это невозможно. Я имею в виду, это лишнее. Будет очень скучно, я смогу уделять тебе мало времени, все разговоры, даже за ужином, только деловые… Я ведь и вечерами в поездках занят.

– Я хочу быть рядом с тобой, просто когда тебе трудно. Я поеду, хорошо?

– Прости, но – нет.

– Что «нет»? Что тебе надо, Джон? Говоришь, что я тебя не понимаю, а сам отталкиваешь меня и не даешь понять. Чего ты хочешь?

– Я уже ничего не хочу. Извини, я, может, груб, но меньше всего я хочу обидеть и подвести тебя. Оставь меня в покое, я всё сам сделаю.

– Ты просто хам. Жестокий хам!

Одри выскочила, хлопнув дверью. Она выбежала из дома, села в машину, ей хотелось уехать прочь из этого дома. Она искренне пыталась урезонить его, даже извинилась! Но он непробиваем. Пусть делает, что хочет, едет в Париж, чистит подвалы, «освобождает себя от груза чего-то там такого». Может, у него мужской климакс?

На следующее утро она позвонила Джону в офис и аккуратно поворковала с его секретаршей. Выяснила между делом, что новый вице-президент компании Джулия занята подготовкой стратегии для акционеров. Одри успокоилась. Пройдет. Не конец света.

Сойдя с «Евростара», Джон и Анна взяли такси и поехали в маленький отель «Галилео», между авеню Марсо и Елисейскими полями. Сама комнатка была крошечная, зато ванная просторная, выложенная мрамором, а двери открывались во внутренний дворик, увитый зеленью. С каменных стен забора свисали кашпо с цветами. Анну слегка покоробил выбор гостиницы, но не ее дело, что Джон может или не может себе позволить.

Было поздно, они устали после рабочего дня. Однако едва она открыла двери в садик, усталость как рукой сняло. Джон откупорил бутылку шампанского и вышел к ней. Они вдыхали парижскую ночь. Они были вдвоем, недосягаемые для мира, на полных два дня и три ночи. Джон стал расстегивать ее кардиган Loro Piana.

– Как насчет ванны вместе, baby-cat? С холодным шампанским. А потом можно вылезти в город что-нибудь поесть.

– А «потом» не будет слишком поздно?

– Ты что, в Париж спать приехала? Париж – это ночная жизнь. Если не хочешь в ресторан, пойдем в «Буддабар». Это недалеко совсем.

– Ну, честно говоря, и спать тоже. С тобой. Но «Буддабар» звучит заманчиво.

До «Будда-бара» они добрались уже за полночь. Ванна как-то затянулась. Сидя в лаунже на низких пуфах и беспрерывно целуясь, они опять пили шампанское под сомнамбулическую музыку, мастерски скомпонованную знаменитым Давидом Визаном. Анна выглядела отлично в кружевном сером полупрозрачном топе и рваных джинсах Dolce&Gabbana. Джон был одет со своей обычной небрежностью и Анна думала, что этот тип хоть что наденет, всё равно выглядит мужественно и очень секси, – в простых белых слаксах и темно-синей шелковой майке на трех пуговицах от Zegna.

– Мы с тобой здесь самые красивые. Впрочем, как всегда, – Джон рассмеялся ей в волосы.

Утром проснулись поздно, хоть спали мало. Всё было именно так, как Анне мечталось: Париж, поднос с завтраком в постель, булочки, orange pressé, горячие сливки, кофе. Она открыла двери, и из садика потянуло весенней свежестью. Анна снова нырнула под одеяло, прижавшись к нагому и горячему телу Джона.

– Обнимай меня покрепче, я тебя согрею, – сказал он, подливая ей кофе в чашку.

Он пытался читать газету, ругая отель за отсутствие прессы на английском. Его французский был смешной. Анна помогала ему, хотя ее французский был не намного лучше. Джон поднялся, чтобы включить воду в ванной, и, вернувшись, сказал томно:

– Бэби, у нас есть какое-то время, пока ванна набирается.

Когда, наконец, выползли на Елисейские поля, городской променад уже был в разгаре. Они двинулись в сторону площади Звезды и Лувра.

– Стыдно признаться, Джон, но меня совершенно не тянет непременно в Лувр.

– Меня тоже. Это просто «Oh, Champs-Elysees, ta-datta-da-da-a…», правда. А куда ты хочешь?