Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

В темноте я перешел через пустошь, вдыхая запахи вереска и других трав, которых я не мог назвать, – потому что болел в те недели, в течение которых должен был изучать ботанику. Я люблю растения, но меня всегда бесит, когда кто-нибудь переходит от одного из них к другому, провозглашая их названия. Очень часто на таких знатоков, особенно на богатых, нападает злорадство, когда обнаруживается, что я не знаю названия какого-нибудь вшиво-паршивого растеньица. «Как, вы не знаете, что это болотник спиралевидный?» Я всегда отвечаю, что эти растения, к которым они исполнены такого раздражающего пиетета, тоже не знают своих названий. И всего лишь то, что две сотни лет назад какой-нибудь писец в копенгагенском дендрарии соизволил назвать данную разновидность флоры болотником спиралевидным, еще не означает, что это действительно болотник спиралевидный. Растение есть то, что оно есть, – а на болотник спиралевидный да падет проклятие!

Укрытый темнотой и опьяненный дыханием моря, я подкрадывался к дому, и чем ближе он становился, тем лучше слышен был звук стереопроигрывателя. Женский голос распевал песенку из бродвейского мюзикла. Великолепно!

Гараж располагался на значительном удалении от дома. Как мне было известно в силу того, что я присутствовал на нескольких званых вечерах и пикниках, устраивавшихся Пайнхэндом, когда из-за кофе вынужден я был вкушать все угощения в гараже, он – гараж – располагался достаточно далеко, чтобы до дома не донесся звук заводящегося двигателя. А если учесть, что в доме проигрывалась пластинка, я мог бы хоть из пушек палить, и никто бы ничего не заметил. Видимо, из-за особой благожелательности вечера (такой, что даже Дики Пайнхэнд не опасался вреда, который мог бы причинить его автомобилям ночной воздух) двери гаража были открыты.

Верх маленького «МГ» был опущен, и на холщовом покрытии, крепившемся к прорези в задней спинке сиденья, возлежал кот.

– Брысь! – сказал я.

Он не шевельнулся, так что я его сгреб и хотел было отбросить, но он выпрыгнул у меня из рук и устроился на пассажирском месте.

– Ладно, – сказал я. – Хочешь со мной, так поезжай.

Кот сощурился, как это у них принято, словно король.

Я запрыгнул в «МГ», вставил ключ, предоставленный мне мистером Табби, и медленно поехал вниз по дороге с выключенными фарами. Добравшись до Фишкейк-лейн, включил фары и прибавил скорость. Несмотря на то что мчался лунным летним вечером в спортивном автомобиле по извилистым дорогам, я был полностью расслаблен. Мысли мои склонялись к вещам печальным и достоверным, и не успел я опомниться, как мы с котом неслись высоко над Саундом, по стальному покрытию моста Трогз-Нек.

С дюжину раз бывал я в обиталище Эдгара в Бисквит-Неке: на вечеринках, обедах с министрами финансов, а в самый последний раз – с отчетом мистеру Эдгару, когда он возлежал на одре болезни. Я знал и сам дом, и все, что его окружало, – сад, тропинки среди деревьев, спортивные павильоны, теннисные корты и бассейны.

Ему принадлежал весь Бисквит-Нек, даже поселок. Полиция Бисквиг-Нека была общественным учреждением, он являлся налогоплательщиком, и основная функция тамошних полицейских состояла в охране его поместья, раскинувшегося на две тысячи акров. Нет нужды говорить, что поселок был богат, пусть даже и не густонаселен. Поскольку мистер Эдгар не произвел на свет никого, кто мог бы произвести кого-нибудь еще, школ там не было. Поскольку его поместье располагало своими системами канализации и электроснабжения, то не было и речи о соответствующих службах. Если на главной улице надо было заделать пробоину, этим занимались его садовники, благо они знали в этом толк, коль скоро им приходилось все время заново мостить сорок пять миль дорог, подходивших к дому. Магазины в поселке представляли собой крохотные филиалы ведущих нью-йоркских брендов и были они не настоящими магазинами, но офисами, из которых обслуживалось поместье.

Я припарковался во мраке между поселком и мощной оградой из заостренных на манер копий металлических прутьев, которая тянулась многие мили, окружая владения Эдгара. В том, что полицейские тщательно осмотрят машину и запишут ее номер, не было ни малейшего сомнения: математический расчет сомнениям не подлежит.

Кот прошмыгнул прямо меж прутьев и невозмутимо ждал меня на той стороне, а мне между тем надо было перелезать через ограду. Я внимательно прислушался, не приближаются ли полицейские патрули, и, не уловив ничего, кроме тишины, взобрался на изгородь, рискованно балансируя на перекладине, проходившей под остриями копий, и спрыгнул на землю. Если бы острия были как следует заточены, я бы с этим не справился. Искренне недоумеваю, почему мистер Эдгар потратил шесть миллионов долларов на строительство этой ограды и оставил копья тупыми. Истрать он еще полмиллиона, и у него на ограде были бы установлены острые как бритва лезвия; тогда, он мог бы дожить по крайней мере до цветного телевещания.

С мурлыкающим у меня на руках котом я полчаса шагал по невысоким холмам, через высаженные рощи, через огромные луга, где только что было убрано сено, и в лунных тенях английских дубов на лужайке площадью в сотню акров.

Мистер Эдгар обедал в четыре. Было широко известно, что в отношении питания он не придерживается итальянской кухни. Я, однако же, усомнился, что он спит, потому что в его спальне полыхали все огни. Он был дома, и именно здесь, а не в каком-нибудь из своих загородных поместий, не в каком-нибудь городском доме и не на какой-нибудь из своих яхт, три самые большие из которых горделиво именовались «Выгодой», «Дивидендом» и «Ростом капитала».

Ослепительные прожектора повернулись вдруг в моем направлении, а собаки завыли. Если б они были свободны, то наверняка бы со мной разделались. Против бульдогов шансов всегда слишком мало, поскольку они натасканы на людей.

К счастью для меня, мистер Эдгар не хотел, чтобы собаки гадили на дорожках парка, так что те, кто ими занимался, впрягали их в тележки для гольфа, а тележки эти движутся очень медленно. Я с котом в руках бежал за живой изгородью, окружавшей бассейн. Собачьи носы так и тянули их к нам, и они подобрались настолько близко, что слышно было, как скрипели рессоры тележек, когда псы дергали их, пытаясь вырваться из упряжи. Они были в пятнадцати футах от нас, а прожектора ослепляли даже через изгородь. Собачья слюна летела в воздух. Капельки искрились в накаленном свете и тут же распылялись в ночи. Это походило на фонтан Треви при сильном ветре.

Услышав, как отвязались поводки и закачались тележки, когда собаки отделались от них, я в тот же миг просунул кота через изгородь и ущипнул его за бок. Он так и понесся, громко мяукая, как «скорая помощь» с включенной сиреной, и увлек за собою собак – так далеко во тьму, что менее через минуту я едва различал лай его преследователей. Затем лай смолк, и я остался один, окруженный верещанием сверчков.