Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

Иногда смесь токсичных остатков, циркулирующая у меня в крови, вызывала ужасающие кошмары наяву, во время которых я обычно вопил и колотил по полу чем только мог. Смеджебаккен, всего лишь несколько недель назад вливший мне в глотку бутылку шампанского, имел наглость предположить, что болезнь моя носит психосоматический характер. Он предложил мне принять аспирин.

– Вы что, сумасшедший? – спросил я. – Мой дядя однажды принял таблетку аспирина и целый год после этого болел. Вся страна вот-вот угодит в лапы аптекарей и никогда уже не оправится.

– От одной таблетки?

– Одна таблетка ведет к двум, две – к четырем, четыре – к восьми, восемь – к шестнадцати, шестнадцать – к тридцати двум, а тридцать две – к шестидесяти четырем. Вы и опомниться не успеете, как я буду раскачиваться на качелях между аспирином и кофе. Смеджебаккен, Соединенные Штаты Америки превращаются в опиумокурильню. Кто-нибудь должен этому противостоять.

Пока я восстанавливал силы, Смеджебаккен неустанно трудился над оборудованием мастерской. Поскольку дом располагался по соседству с промышленными предприятиями, никто не обращал внимания на те вещи, которые он привозил. Управившись со всем этим, он получил возможность пилить, фрезеровать, шлифовать, отливать, рихтовать, ковать, лудить, паять, сверлить и штамповать поистине любой металл. Он был настоящим специалистом по части обращения с ними и их обработки и всю свою жизнь занимался сооружением разнообразных машин. Как-то раз он сказал мне, что, будь у него время и материалы, он мог бы изготовить, к примеру, миниатюрный «роллс-ройс», или электрический ткацкий станок, или антигравитационный ящик. И поскольку заниматься ему приходилось любимым делом, он ко всему приступал с легкой душой и работал очень быстро.

Ему хотелось узнать, как мы собираемся украсть «Мадонну дель Лаго». Сначала он думал, что я намеревался всего лишь подсунуть Анжелике копию и обманом обойти ее требование, но вскоре я поручил ему соорудить полноразмерное инвалидное кресло с мотором, работающим от элементов, спрятанных в металлических трубках каркаса.

– Почему нельзя просто поместить батарею под сиденье, как в кресле Конни?

– Потому что это кресло для кражи картин, вот почему, – сказал я и откинулся на подушку, слишком слабый, чтобы говорить.

Тремя днями позже кресло на колесах было готово.

– Хорошо, – сказал я ему. – Теперь сделайте ящик, в точности похожий на ящик для батареи, и поместите его в обычное место. Только снабдите его дверцей, которая открывалась бы от одного прикосновения и которой не было бы видно – она должна выглядеть как торцовая стенка ящика. Кнопка должна быть потайной, а дверце надлежит открываться с быстротой выкидного ножа. И чтобы была возможность тут же ее закрыть. Внутри… раздвижные поручни, установленные на шарикоподшипниках и подпружиненные так, чтобы выдвигаться при открывании дверцы. Между поручнями надо поместить лоток, в который и уместится картина.

– Понял, – сказал он. – Но как насчет сигнализации? И смотрителей?

– Смотрителей? – переспросил я. – Сигнализации? Боже мой…

Готовое изделие предстало передо мной через сорок восемь часов. Ящик для батареи выглядел в точности как ящик для батареи, но когда он поднял колпачок с одного из подлокотников и нажал на кнопку под ним (это напомнило мне, что в истребителе гашетка точно так же расположена прямо на ручке управления), дверца поднялась и неожиданно возникла картина, уютно устроившаяся в обитом войлоком лотке. Он снова нажал на кнопку, и весь процесс повторился в обратном порядке.

– На открывание или закрывание уходит полсекунды, – сказал он. – Я применил гидравлические цилиндры и обеззвучил кнопку, пружины и защелку. Вы, может, не заметили, но их совершенно не слышно.

– Я заметил, – сказал я.

После чего снова повалился на подушки, опять почувствовав себя дурно, подкошенный очередным приступом боли и тошноты. Смеджебаккен начинал утрачивать уверенность во мне. Он был настолько встревожен, что на следующее утро явился, дабы сказать об этом прямо.

– Как могу я поверить, что вы справитесь с этим делом, а не завалите его? – спросил он. – Вы же инвалид. План требует смелости, силы и выносливости. А вы целый месяц только стонете да вздыхаете.

– Я был отравлен! – крикнул я.

– Чем отравлены?! – завопил в ответ Смеджебаккен. – Бутылкой лучшего в мире шампанского?!

– Да.

– С каких это пор шампанское заставляет вас целый месяц болеть? Что вы за человек? Я хочу сказать, насколько же это вы крепки, если организм ваш воспринимает шампанское как яд?

– Я так же крепок, как и всякий другой. Просто я испытываю отвращение ко всему, что фальшиво, уродливо или лживо. И заметьте, ложь и фальшь – это разные вещи. Порой я могу совершать необычайные поступки, но в присутствии зла становлюсь слабым.

– Почему?

– Потому что однажды оно меня сокрушило. Оно совершенно меня одолело, и я был так же беспомощен в его хватке, как человек, парализованный во сне.

– Но вы, однако же, живы, – сказал Смеджебаккен, не с целью мне противоречить, но чтобы вытянуть из меня подробности этой истории, изложить которую я не мог, поскольку замешан в ней был не только я один.

– По чистой случайности.

– Ладно, – сказал Смеджебаккен, – вы уже не так уж плохи, и я очень надеюсь, что вам станет лучше. Когда вы окончательно поправитесь?

– Скоро, – ответил я, – очень скоро.

Той ночью мне приснилось, что я лежу в летнем лесу, где деревья придают дополнительную жизнь и глубину воздуху, который иначе был бы всего лишь эфиром. Звучало прекрасное пение птиц, не знающих, что они возвещают и для чего, так же как не знают об этом волны, накатывающиеся на берег и разбивающиеся в солнечных брызгах. Море раскинулось неподалеку, у подножия холма, синее и пустое. А цветы, казалось, озарялись светом изнутри. Я пребывал в покое и безмятежности, но не испытывал счастья, ибо знал, что это место было последним моим пристанищем, что после него не будет никакого другого.

Когда на следующее утро я проснулся, остатки яда покинули мой организм и болезнь испарилась. После месяца спячки я был полон сил, энергии и уверенности.

– Пойдемте в музей, – сказал я Смеджебаккену, который ел или, точнее, собирался съесть кошерную индюшачью гузку. (После случая в «Сонной Лощине» я к ним очень даже благосклонен.)

– На разведку?

– Нет. На дело.

– Не смешите меня, – сказал он. – Нам с месяц придется практиковаться. Я ни разу не видел этой картины и не знаю вашего плана.

– Я и так практиковался целый месяц, – сказал я напыщенно. – И управлюсь со всем вот таким вот манером. – С последними словами я поднял руку и щелкнул пальцами.