Роман Сенчин - Московские тени

И везде люди, люди, люди. Все почти одного возраста – лет тридцати-сорока, все нездешние, чужие друг другу, без родины, без прошлого и, кажется, без будущего. И он, Юрьев, такой же; и невозможно представить себя здесь стариком. Здесь, в этих домах, в этих уставленных машинами дворах, на этих тротуарах, где по утрам и вечерам катятся лавины крепких людей, старики не предусмотрены. Их почти и нет. Точнее – почти не видно. Но будут. Вот эти выбьются из сил, состарятся, и появятся тысячи немощных.

Юрьеву представилось, что он уже старый, больше не надо идти на работу, что нет сил даже погулять рядом с подъездом; что в одной комнате – тоже старая и больная жена, а в другой – взрослые незамужние дочери. Он поежился, тряхнул головой. Кожа снова стала холодной и липкой.

Вскочил, быстро оделся, помахал руками, подбросил вверх поочередно правую и левую ноги. С силой выдохнул. Включил чайник. Огляделся, ища, что бы сделать, чем бы себя занять.

Захотелось послушать старую музыку, ту, на которой вырос. Эта музыка, казалось, была способна вернуть обычную бодрость.

Юрьев с детства собирал фонотеку. Сначала это были пластинки. Каждое воскресенье он ехал в магазин «Мелодия» на Калининском и исследовал заставленные яркими конвертами стеллажи. Особенно любил комиссионный отдел, где были хрупкие патефонные пластинки и иностранные, с джазом и роком. Денег у него бывало немного, – родители всегда, сколько себя помнил, считали каждую копейку, – но иногда удавалось что-нибудь купить. Нет, не «что-нибудь», а то, о чем долго мечтал, часами не выпускал из рук в огромном зале магазина. «Битлз», «Роллинг стоунз», Боб Дилан, «Машина времени»…

В пятнадцать лет Юрьеву купили катушечный магнитофон «Орбита», и он стал собирать записи на катушках. Найдя у кого-то из приятелей нужную пленку, Юрьев тащил огромную «Орбиту» к ним домой; магнитофоны соединялись проводами, пленка переписывалась. Это был восемьдесят третий или восемьдесят четвертый год, начало советского рока, первые альбомы «Аквариума», «Воскресенья», «Зоопарка», «Кино»… Иногда удавалось достать фотографию исполнителей, и Юрьев с удовольствием оформлял коробку из-под катушки – приклеивал фотографию, писал фломастером название ансамбля, названия песен…

Потом, году в восемьдесят седьмом, уже скопив со своих стипендий, купил кассетный магнитофон «Легенда», а чуть позже – импортный двухкассетник «Сони». Предел мечтаний, нечто космическое. На нем очень легко было делать копии, составлять сборники, находить нужную песню. В первое время Юрьев не мог оторваться от своего «Сони», потратил еще кучу денег на кассеты.

Но «Сони» удивлял недолго – появились си-ди, за ними компьютер, ди-ви-ди, mp3…

Пластинки, катушки, кассеты в ломких футлярах давно уже перекочевали в посылочные ящики – их сменили маленькие удобные диски. Переезжая на эту квартиру, Юрьев подумывал вынести ящики к мусорным контейнерам – может, кому-то понадобится, или пусть забросят в мусоровоз, уничтожат, – но не решился. Перевез, засунул на антресоль… О старом напоминала лишь магнитола «Philips», которую использовали как радио.

И вот сегодня стало необходимо достать ящики, разложить на ковре содержимое. Дочкам рассказать, как собиралась его коллекция. Послушать что-нибудь. Звук-то совсем другой, чем у нынешних дисков. Это уютное шипение винила, шелест и поскрипывание катушки, мягкий фон кассеты…

Юрьев взял табуретку, включил свет в прихожей. Посмотрел на дверцу антресоли, стараясь вспомнить, где там нужные ящики. Знал – сначала коробка с инструментами (отвертки, плоскогубцы, дрель, газовый ключ), за ней елочные игрушки, бутылки с лаком и растворителем, большой плюшевый мишка, из которого сыплется поролоновая крошка… И вот начнет он сейчас это все ворошить, вытягивать, греметь-скрежетать, заставит хламом всю прихожую… А в одиннадцать у него очередь в шиномонтаж.

И следом вспомнилось, что еще не сделал много необходимого – зубы не почистил, не сходил в туалет, не принял душ, кофе не выпил. И сразу ощутил на зубах шершавый налет, внизу живота стало тянуть, голову заволокла дурящая тяжесть. Да, умыться, побриться, и – кофе, кофе.

Только вышел из ванной и заварил «Черную карту», появилась жена. В просторной пижаме, темные крашеные волосы торчат в разные стороны, лицо помятое, без косметики бледное, пустое… Немолодая женщина не из красавиц.

– Доброе утро, дорогой.

– Доброе. Кофе будешь?

– Конечно… Покрепче.

– Слушай, Ир. – Юрьев кашлянул. – Давай, может быть, гостей соберем. Надо все-таки как-то отметить.

Жена посмотрела на него удивленно – за несколько дней до дня рождения она предлагала устроить застолье дома или заказать место в ресторане, но тогда Юрьев раздраженно отмахнулся: «Какой праздник – сорок лет?! Нечего…» А теперь вдруг стало важно, необходимо накрыть стол так, чтобы ломился, созвать дорогих, родных людей и проводить прожитые десятилетия, встретить новые. Войти в по-настоящему взрослую жизнь… Сейчас казалось, что именно с сорока начинается эта настоящая взрослость, хотя раньше то же казалось, когда исполнялось двадцать пять, тридцать, тридцать пять. Но ничего заметного не происходило – жизнь двигалась прежним манером, состояла из прежних дел и проблем, в голове вертелись прежние мысли – какие-то мелкие, полудетские; в шестнадцать он был взрослей, чем теперь… Мир, в общем, не переворачивался с наступлением очередной круглой даты, и Юрьев не становился другим. Даже после смерти родителей…

– Ну как, – спросил, – организуем?

Губы жены покривило неудовольствие. Ясно – у нее уже другие планы на этот день, да и кого обрадует неожиданность.

– Давай не будем тогда. – Юрьев почувствовал обиду, пока легкую, почти искусственную. – Ладно.

Жена резко вдохновилась:

– Да нет, почему же – нужно отметить. Обязательно!.. Только у нас холодильник пустой.

– Это решаемо.

Субботний день постепенно раскачивался, набирал обороты. Найдя на сегодня занятие, Юрьев оживился, повеселел; тоска и горечь, которые накинулись, когда проснулся, отступили, спрятались, и он показной бодростью, излишней суетой старался больше не подпускать их к душе.

Понимал, что выглядит со стороны некрасиво суетящимся, заполошным, замечал взгляды жены, сочувствующе-понимающие, старшей дочери, Насти, – слегка презрительные, младшей, Ани, – настороженные, но делал вид, что всё нормально и он такой, каким должен быть муж и отец… В последние годы он часто вел себя так в выходные дни.

Когда-то спасала Аня. Юрьев мог целыми днями возиться с ней, играть, катать на загривке, учить правильно говорить слова: «кока» – «нет, кошка», «ааука» – «нет, собака». Но она подросла, теперь ей шесть, что-то важное ушло, так, как с трехлетней, с ней уже не поведешь…