Дмитрий Быков - Орфография

Ять шел вдоль рельсов весь день, пока не стемнело. Несколько раз ему попадались разбитые полустанки. Один раз встретился колодец — можно было напиться, вода оказалась чистой. Есть было нечего, во всем теле чувствовалась небывалая легкость. Ему мерещилось, что он идет очень быстро. Между тем он едва делал версту в час, голова кружилась.

Ночью на горизонте появилось красное зарево — видимо, там горела деревня. На зарево Ять не пошел — боялся отклоняться от рельсов. Степь была кругом, голая скифская степь. Он шел весь день и всю ночь. Поначалу разговаривал сам с собой, принимался читать стихи, доканчивал старые споры… После говорить не стало сил, и он шел молча, сомнамбулически, ничего не понимая и ни о чем не думая, — и не поручился бы, что не идет на месте. Несколько раз мелькали обрывки мыслей — о Тане, о том, что она сейчас точно так же плывет по бесконечной ровной воде; совпадения были ужасны. Надо наконец распараллелиться. Ближе к ночи он понял, что идти больше не может. У железной дороги росли три дерева, до нижних веток Ять смог дотянуться, надергал сухой травы и запалил маленький костер. Ветра не было, трава занялась легко. Можно было обогреться. Он уже задремывал, глядя в огонь, когда вдали замаячило размытое бледное пятно. Пятно приближалось, и Ять вскочил, охваченный безумной надеждой: к нему шел человек.

Это был сутулый, длиннорукий — кисти болтались на уровне колен, — неопределенного возраста мужик с треугольным желтым лицом. Глаза на этом лице смотрели беспокойно, рот был полуоткрыт, как у слабоумного, — и точно так же, как у этих несчастных выродков, клочьями росла у него черная борода: так, пух на остром подбородке и на огромном, выступающем кадыке.

— Ты кто?! — закричал Ять. — Откуда ты? Где я?!

— Этово тово, земляк, — промычал мужик. — Как оно тово…

— Да говори ты! Где мы?

— Тово, земляк, тово, — мотал головой мужик.

Ять понял. Это был идиот из сгоревшей деревни — или из любой другой деревни, — бродящий в поисках пропитания. Когда самим голодно, кто будет кормить идиота? Черные всклокоченные волосы дыбом стояли у него на голове, словно он чего-то раз навсегда испугался и так с тех пор не пришел в себя.

— К огоньку бы, земляк, — сказал странный гость. — К огоньку бы…

Верно, «земляк» было единственным известным ему обращением.

— Ну, садись, — разрешил Ять.

Все попытки разговорить мужика остались тщетны — он молчал, из открытого рта у него текли слюни. Ять и сам не сказал бы, как ему страшней — с таким попутчиком или одному в степи, однако задремал, а когда проснулся — было уже светло, мужик исчез. В этот день ему повезло — он попал на поле, засаженное подсолнухами; поле было большое — птицы расклевали не всё. Подсолнухи перестояли зиму, некоторые легли, — Ять срывал головки, с измочаленных бледно-желтых стеблей, да готов был грызть и стебли. Удивительно, сколько было сил в его истощенном, с декабря голодавшем теле. Отъелся в Крыму — да разве так отъедаются? Он зубами раздирал головки подсолнухов, с кожурой глотал безвкусные семена. Потом он, кажется, потерял сознание, потому что очнулся уже ночью; снова кое-как нарвал травы, стащил несколько подсолнуховых стеблей в кучу, попытался поджечь — горело еле-еле; так, тлело. Он опять не заметил, как из темноты снова появилось мутное пятно. Оно приближалось, обретало контуры, и скоро к едва тлеющему огню подошел вчерашний попутчик.

— Этово тово, земляк, — протянул он. Ять вскочил, от резкого движения закружилась голова.

— Кто ты?! — заорал он.

Мужик не отвечал. Уже не спрашивая разрешения, он присел к костру — и Ять уловил еле слышный запах тления, исходивший от ночного гостя.

— Да кто ты, наконец?! Какого черта таскаешься за мной?!

Попутчик мычал, молчал, грыз стебель подсолнуха. Ять повалился на землю. Очнулся он оттого, что идиот, пошатываясь, пытался вытащить у него из рук узелок с книгой и портянками. Ять поднялся и резко ударил его в желтое треугольное лицо. Сил на настоящий удар уже не было — попутчик покачнулся, но устоял.

— Тово, земляк, — умоляюще протянул он.

Ять, не помня себя, стал изо всех сил колотить в мотающийся перед ним треугольник. Мужик упал, не смог подняться и, оставляя цепочку кровавых капель, пополз прочь. Уже светало. Обессилевший Ять сел на землю и сидел так долго. Потом встал, подхватил отвоеванный узел и, шатаясь, побрел. Все спасение было в том, чтобы брести. Тут рельсы внезапно кончились — они просто обрывались посреди степи, и неясно было, куда идти дальше. Вышло бледное солнце. Ять прошел еще шагов триста, стараясь не терять направления, — и увидел впереди большую воду.

Он не знал, море это или озеро. Серая ровная вода простиралась до горизонта Степь переходила в нее незаметно. Уже виднелся глинистый берег и на нем полусгнившие серые мостки. Дальше пути не было.

Ять все понял и лег на спину. Это была смерть. Он сам не заметил, когда она пришла, но, видно, после смерти все так и есть. На земле не бывает таких больших пустых пространств. Небо над ним темнело и клубилось. Черно-серебряные тучи бродили и сталкивались в нем. Подул ветер. Вот, оказывается, что надо было делать. Пока он шел, ветра не было. Надо было с самого начала лечь, смириться — и тут же что-то началось, задвигалось. Зашелестела трава Скифская степь медленно оживала. О! — вот и птица. Прежде птиц не было. Ять испугался, что птица выклюет ему глаза, — но она не снижалась, так и кружила над ним. Потом ее снесло ветром. Он приподнял голову — издалека к нему шли люди.

Они шли, растянувшись по всему горизонту, широкой цепью, как идут солдаты: он видел это на фронте. Вот приблизились, вот отдалились. Они словно делали несколько шагов вперед — и тут же отступали назад. Встречают, подумал Ять, ритуал встречи. И счастливая догадка пронзила его: Барабулинские степи! Вот где я — в степях, которых не бывает; сюда ушли последние альмеки. Теперь они пришли за мной. Птица кружила, кружила над ним, потом спустилась и подала кружку молока.

— Пей, пей, — сказала она ласково. — Выпьешь, еще дадим.

Цыганский табор, подобравший его в степи, шел на север, к столице. Цыгане отпоили его молоком, и через три дня он мог уже внятно отвечать на вопросы.

— Куда шел? — ласково говорила молодая цыганка, давая ему напиться. — Степь одна, до города верст двести было. Зачем шел?

— Слушай, — сказал Ять. — Я странного мужика встретил. Он ко мне ночью выходил, на огонь. Смуглый такой, желтый. Этот не из ваших? Кругом засмеялись.

— Колю видел, — объяснила старая цыганка, сидевшая рядом.

— Какого Колю?

— Степной человек такой, Коля. Он не страшный, навроде комара-только кровь не пьет. А так комар и есть, руки-ноги длинные, сам тощий.