Дмитрий Быков - Орфография

Ялта начиналась с пригородных дач — чем ближе к центру, тем больше и богаче они становились, — с заколоченных магазинов, пустых кофеен и безлюдных белых дворцов. Город словно вымер. Около бежевого особняка, смутно знакомого по прежним одиноким прогулкам, Ять остановился: вдали послышался топот целой кавалькады. На узких улочках пешему трудно разминуться с конным отрядом; Ять поднялся на крыльцо роскошного двухэтажного особняка и прислушался. Внезапно дверь распахнулась, сильные руки сгребли его в охапку и втащили внутрь. Ять так обалдел от неожиданности, что, увидев перед собой Грэма, уже не удивился: реальность окончательно утратила смысл.

— Грэм, откуда? — только и спросил он.

— Вы что, самоубийца? — запыхавшись, спросил, в свою очередь, Грэм. — Кто ходит по городу в эту пору?!

— Но до темноты еще долго…

— При чем темнота? Гетман объявил комендантский час с трех!

— Какой гетман?

— Вы ничего не знаете? — округлив глаза, спросил Грэм.

— Откуда мне знать, я только из Гурзуфа!

— А разве в Гурзуфе не то же самое?

— Нет, там татары.

— Я мог ожидать, — кивнул Грэм. — Ну, идемте.

— Погодите, вы-то как здесь оказались?

— Идемте, идемте — Грэм потянул его за рукав. — Сейчас чем дальше от дверей, тем безопаснее.

И точно — где-то неподалеку, чуть не напротив, бренькнуло разбитое стекло. Вскоре кавалькада зацокала совсем близко, но всадников Ять не видел: все окна были забраны ставнями и в доме царил полумрак.

— Я вас увидел в глазок, — гордо заметил Грэм. — Еще немного — и я не поручился бы за вашу будущность…

Сухо треснул выстрел.

— О, дум керл! — послышался из соседней залы ворчливый старушечий голос. Ять различил шарканье туфель, открылась дверь, и перед ним предстала невысокая старуха в сером платье и теплой шали. Судя по всему, это была хозяйка дома.

Большевики в Ялте не удержалась — уже в декабре местный градоначальник Терновский предпринял попытку реванша; в ответ из Севастополя явился крейсер «Верный» и учинил небольшую расправу. Власть в Ялте на короткое время вновь получила Таврическая республика, а Терновский спасался в подвале дома, который, словно по молчаливому сговору, избегали разорять все власти.

Впрочем, в середине марта Бог весть откуда явился гетман Чернорудько, пообещавший для начала разобраться с жидами, а потом перевешать и остальных большевиков; тут-то градоначальник и попытался активизироваться, но Чернорудько его не принял, передав на словах, что по-хорошему за сдачу города голодранцам он заслуживает повешения, — а впрочем, пусть убирается: Ялта теперь часть Вольной Сечи, которую гетман намеревался восстановить в границах семнадцатого века. В перспективе он подумывал и о завоевании Туретчины.

Утратив надежду на гетмана, градоначальник Терновский вернулся в спасительный подвал, где уже пережидал внезапную беду глава большевистского правительства Ялты Кропачев. Большевик Кропачев и градоначальник Терновский вынужденно уживались под общим кровом — и, надо заметить, не враждовали. Оба мечтали скинуть гетмана. После бескровного захвата Гурзуфа босяцкой армией эсера Свинецкого к ним присоединился бывший глава гурзуфского большевистского правительства Трубников, который хотел попросить у Кропачева подмоги, но в результате разделил с ним подвал.

А Грэма привел в подвал Свинецкий, давний товарищ по ссылке. Свинецкий как раз приехал в Ялту из Гурзуфа на предмет небольшого экса — и обалдел от множества неожиданностей сразу: во-первых, в городе уже хозяйничал гетман, во-вторых, в нем невесть откуда появился старый приятель Кремнев! Являться на прежнюю квартиру Свинецкому было опасно — его хорошо знали в городе и могли запросто сдать молодцам гетмана; возвращаться в Гурзуф ночью было рискованно. Чутьем опытного конспиратора эсер нащупал в Ялте безопасное место, где все в итоге и встретились — градоначальник, большевик, несостоявшийся диктатор Гурзуфа и беллетрист. В эту-то компанию и попал неожиданно Ять, которому в силу его иудейской внешности — черная шевелюра, нос с горбинкой, — могло капитально не поздоровиться при встрече с гетманским патрулем.

Все это Грэм тут же бегло изложил ему.

— Ночью возможны облавы, — со значением шепнул он. — Обыск тут едва ли будет, но в подвале надежней. Завтра днем попытаемся уйти.

Он представил Ятя хозяйке («Мой друг, известный писатель из Петербурга»).

— Как много едет в этот сезон писателей, — прокряхтела старуха. — Ялта стала модное место, да…

— Ну, идемте в гостиную, — гостеприимно пригласил Грэм. — Я вас сейчас со всеми познакомлю.

Больше всего сборище напоминало пятерку приятелей из только что придуманного рассказа, неведомой силой собранных в приморском городе после долгих лет разлуки. В гостиной при свечах мрачно сидели по углам осунувшийся Свинецкий, толстый и благодушный градоначальник Терновский, никогда не терявший бодрости духа большевик Кропачев, сам рыбак, из бывших матросов, и до смерти перепуганный Трубников; он был уже не рад, что ввязался в большую политику. Свинецкий грыз спичку: табак был на исходе, приходилось экономить. Появление Ятя явно прервало затяжной спор.

— Вы? — вскинулся Свинецкий. — Но ведь я арестовал вас. Побег?

Это «я арестовал вас» выглядело так трогательно в его положении, что Ять почувствовал к нему теплую симпатию.

— Видите ли, — осторожно попытался он объяснить эсеру особенности текущего момента, — история несколько ускорилась. Власть переменилась.

— Значит, вы не бежали, — зажимая бороду в кулаке, мрачно констатировал Свинецкий. — Как были тряпкой, так и остались.

Даже в этой ситуации его больше всего заботил вопрос о воспитании из Ятя истинного революционера.

— Не успел, — виновато признался Ять. — Татары освободили.

— Татары? — вскинулся Терновский. — Восстание? Что вы говорите!

— Да, восстание. Обиделись на закрытие рынка и ночью захватили Гурзуф.

— На Ялту идти не собираются? — с надеждой спросил Кропачев. — Они бы эту суку гетманскую в один укус…

— Не знаю. Пока устанавливают в Гурзуфе свои порядки. Русским на рынке ничего не продают, готовится всеобщее обрезание…

— Кто бы мог подумать! — всплеснул пухлыми руками Терновский. — Такие смирные…

— Революция электризует массы, — важно заметил Свинецкий. — Я рад, что возрождаются национальные движения. Российская империя была тюрьмой для всех народов, кроме русского…

— Вот вам национальные движения! — Терновский мотнул головой в сторону наглухо закрытого окна. — Пришел неведомый хохол и прогнал всех.

— Пролетарии все братья! — стукнул кулаком по колену Кропачев. — Что ж мы, для того русского царя скинули, чтобы у нас гетман сидел? Или, того хуже, мулла? Спасибо вам широкое от рабочего классу, сменяли гуся на порося!