Владимир Маканин - Испуг

Какая-то чужесть (и агрессивность) в них несомненно есть. Я видел, как, выйдя из воды и отряхиваясь, они направились к поселковской нашей девахе, сидевшей на песочке. Трое… Все трое в простых, нехитрых плавках.

– Привет, лапочка!

Деваха не ответила, наслышана! (Это же ночные воры. Чужаки.) Отвернулась. Но и малаховские, надо отдать должное, дальше к ней не приставали. Прямиком пошли в кусты, чтобы там отжать плавки и переодеться.

Кряжистые, крепкие, они удалялись по речному песку, загребая ногами. Посмеивались. С них капала вода. Они были похожи на уползающих крабов.

Их видели на нашей речке часто. Ну да, да, – днем они плещутся в воде, фыркают, посмеиваются и пытаются приставать к нашим девчонкам… И пусть бы!.. Но ведь это днем! А вот что они делают ночами?!. Разве мы, поселковские, этого не знаем!.. Менты?.. А что менты, если они с малаховскими в сговоре. Забудьте! Наших ментов купили. Когда?.. Мента купили, когда народили .

Старухи их клеймили вслух. Наши бесстрашные бабки кричали малаховским прямо и оскорбительно: «Воры! Ворье!..» – Но те только смеялись. Нагловатые. И скорее молчаливые, чем болтливые. Только шу-шу меж собой.

Кому как, а мне ворье не помеха. Красть им нечего. Так что о кряжистых малаховцах я мог пофилософствовать с прохладцей. На досуге… Я даже их отчасти оправдывал. (Уж так человек устроен. Когда крадут не у него.)

Как их ни осуждай и что на них ни навешивай, а воры – это явление не просто так, рассуждал я. Их явление – не случайность. Не набежавшая откуда-то тучка. Воры – знак…

Мыслишка моя всё заострялась. Воры – это всегдашний, из века в век противостой собственности. Разве нет?.. Воры и собственность – они вместе, они образуют замкнутую систему. Без одного нет другого. Как бы человек отличал свое собственное, если это свое собственное не могли бы украсть. Так что воры – это определенно сигнал, знаковый звоночек. Люди, мол… Наши, мол, люди, что-то важное стали забывать о собственности… Пора напомнить…

Еще бы чуть и, возможно, острие моей мыслишки уперлось бы во что-то интересное. Но тут как тут Петр Иваныч. С портвейном – посидеть, поговорить.

– Прохладненький, – хвалю я. (Портвейн мы покупаем по очереди.)

– А как же!

Разливая по стаканам, говорю:

– Ты мою мысль перебил.

– Знаешь, – смеется Петр Иваныч, – знаешь, почему старикам вредно думать?

Знаю, конечно… Кто ж не знает.

С московскими шоферюгами воров роднила ночь… и свалка. Поскольку свалка полузапрещена, шофера привозили к нам свой хлам ночами. Чтоб номер машины не разглядеть… Да и вообще в темноте оберечься проще. Но ведь и воры трудились ночью. Вот и смычка.

Вор нес краденое к свалке – сговаривался с шоферюгой (а тот как раз хлам только-только сбросил и был порожний). По сговору они на пару и увозили краденое. Переправляли… И как же удобно!.. Если воры приносили или на тележке привозили товар поближе к свалке, а шофера с машиной там пока что не было, воры ничуть не спешили. (А главное, о товаре не волновались.) Они пристраивали товар к горе (там горы!..) хлама, и краденое лежало как затерянное, не найти… Вор и привязан-то к месту не был. Вор мог оставить свое (уже свое) добро хоть на два, хоть на три дня среди холмов мусора, среди сброшенных старых матрасов и сгоревших холодильников. Пойди-ка найди, отличи то от этого!

Столкнулся я на тропе, что в кустах… Они, конечно, опять что-то несли. Я и первый из шедших воров – лоб в лоб. У нас с ним не было вариантов. Одного роста… И тропка узкая… Первые минуты в глазах у меня непрерывно искрило.

В темноте столкнувшись, воры не то чтобы мне пригрозили – нет… скорее посмеялись. (Но опять же искаженным голосом.) Как-никак лишние свидетели им ни к чему.

– Иди, иди, – сказали они. – Мы тебя не трогаем – ты нас не видишь .

Ночная дорога обладает мерцающим свойством – безтравная, она чуть-чуть отсвечивает…

И я вновь ошалеваю – вокруг великая игра лунной, безламповой ночи. Чудо!.. Мне хочется этой мерцающей ночной дороги еще и еще. Вот так бы и пожить – без жесткого, нагловатого электрического взрезания тьмы. (Только теперь в лунной темноте я понимаю: лампы кромсали ночь как полевые хирурги.) А большего глазам и не надо… Под ногами вполне различима дорога – белесая… ничуть не блеклая… Живая.

Прибежал запыхавшийся Петр Иваныч. Поздравь! – смеется. Его только что обокрали. Ну, черти! Прямо-таки вечером обокрали – не ночью. Унесли пару одеял (запасных, теплых, что для дачников) и – новая боль! Можно сказать, новейшая боль! – забрали телевизор. Тот самый – громоздкий и жуткий. Старье, которое Петр Иваныч наскоро купил взамен украденного еще накануне Sony (миниатюрное японское чудо).

Купил Петр Иваныч этот гробешник взамен и в запас – вдруг дадут свет, и как раз ждался фильм о Рязанском княжестве и о половцах. Ну, зачем, зачем махаловским ворюгам этот страшный старый агрегат?! – стенал мой приятель. Они же во всем разбираются! Зачем им совковый комбайн?!. Петр Иваныч агрегатом и не попользовался. Разок только… Да и то среди бела дня – когда свет в нашем поселке на пять минут зачем-то вспыхнул.

Петр Иваныч с тихоней женой как раз ужинали. На кухне… А когда, держа в руке свечу, Петр Иваныч прошел из кухни в комнату – столик, что в углу, уже был пуст. Громадина исчезла… Виртуозы!.. Петр Иваныч только и услышал на миг приглушенное кряхтенье малаховца… Явно с натугой… Когда они с жёнкой попивали чаек… в той комнате вроде как закряхтели, поднимая тяжесть.

– Пойдем! Пойдем поищем! – торопит меня Петр Иваныч.

Я сопротивляюсь. Даже если мы найдем телевизор… На кой черт ему этот гроб, если нет электричества!

– Вдруг дадут свет!.. Пойдем, Петрович!.. Ну, какие сволочи! Я только-только его купил…

Теперь я чертыхаюсь. Еще бы!.. В ночь тащиться на свалку, что от нас в трех километрах!.. В слепой надежде, что ворюги этот гроб-телевизор не вывезли, а припрятали пока что там.

– Чужаки и есть чужаки! – бранится Петр Иваныч.

Мой Петр Иваныч, увы, из тех стариков, которые стопроцентно уверены, что все или почти все наши беды от неких чужаков. В свое время от половцев. Сейчас – разумеется, всё от малаховцев. Я мог бы ему кое-что сказать на этот счет. Мог бы пару слов… Но пока что смолчу. Зачем старику сердить старика!

Вчера ночью… Эти самые тени… Вчера они, трое или четверо, ввалились ко мне. Откуда-то приволокли… Вдруг во тьме через мою калитку они внесли краденое. Мешки с тяжестью. В мой сарайчик.

– Пикнешь – пришибем.

Они, эти ночные тени, думали, что меня нет. Что я среди ночи привычно отсутствую. А я дома. Я вышел на их шум и нес свечу в руке. Пламечко свечи едва-едва вытягивалось по моему ходу. Безветрие.