Ирина Степановская - Круговая подтяжка

– Да я все продам, только дочку спаси! – ввалился в дверь, услышав его слова, мужик.

– Не в деньгах дело, – грустно посмотрел на него Ливенсон. – Здесь одному мне не справиться.

– Да нигде нас не примут! – Папаша завыл, и вой его подхватила припавшая к Сашиной кушетке Антонина.

– Выйдите отсюда! – Азарцев вытеснил плачущих людей в коридор и молча посмотрел на Бориса Яковлевича. Тот окончательно развел руками. – Нет. Даже не думай. Здесь оперировать нет возможности.

Азарцев опустил глаза:

– Ведь умрет.

Ливенсон промолчал. Анестезиолог смотрел, как в желто-зеленую Сашину руку по каплям из системы медленно поступает жидкость. Потом на глазах у них ток ее замедлился и потихонечку прекратился. Анестезиолог вставил трубки своего фонендоскопа в уши, приложил кругляк к Сашиной шее.

– Поздно уже везти в Москву, – сказал он и вынул иглу из Сашиной вены. – Сердцебиения и дыхания больше нет.

– Будьте вы прокляты! – повалилась на пол в дверях Сашина мать. Анестезиолог и Ливенсон обошли ее и вышли. Азарцев достал телефон, позвонил. По его звонку явился из большого дома еще один охранник. Они сняли мертвую Сашу с кушетки, завернули опять в одеяло, спросили: «Куда нести?» Акушерка сделала Антонине снотворный укол. Азарцев сказал: «Положите пока в саду. Не надо здесь оставлять, чтобы видели другие пациентки. Я должен позвонить в милицию». Охранники понесли тело. Один из них задом распахнул дверь.

– Сделаешь шаг, застрелю! – Сашин отец сидел на влажной земле перед входом и держал дверь под прицелом. Охранники попятились назад, захлопнули за собой дверь. – Всех разнесу к ядреной фене! – словно в безумии повторял он.

Азарцев подошел к двери, осторожно чуть приоткрыл и посмотрел в образовавшуюся щель. Руки Сашиного отца тряслись, и ствол ружья прыгал.

– Брось ружье! – проговорил Азарцев. – Подумай о жене…

Сашин отец залег, как в засаде, и выстрелил. Дробь с грохотом шибанулась в металлическую дверь. Азарцев отпрянул в сторону. Но дверь выдержала. На некоторое время воцарилось молчание с той и другой сторон. Через некоторое время Азарцев еще раз крикнул:

– Мужик! Дочку ведь все равно не вернешь, а если посадят тебя, так и другую родить не успеешь…

Вдруг кто-то отодвинул его в сторону и распахнул дверь. Это Антонина, очнувшись, встала с пола и вышла из коридора. Теперь она стояла на пороге в полный рост и молча, горестно смотрела в темноту.

«Если сейчас еще раз выстрелит, то точно ее убьет», – подумал Азарцев, но побоялся что-либо сделать, чтобы не спровоцировать безумца. Антонина постояла и молча пошла по ступенькам вниз. Муж смотрел на нее в прицел и не двигался.

– Сашку сейчас будут выносить, – глухо сказала Антонина, проходя мимо него. – Пойдем, место надо в машине приготовить. – Она взяла из рук мужа ружье. Он медленно поднялся и побрел за ней. Следом за ними охранники понесли Сашу.

Азарцев вернулся в коридор и сел на скамейку. Ливенсон в родовой занимался пациенткой.

«А может, Юля права и лучше уж так – прерывать беременность под наркозом и под присмотром врача?»

Три машины подъехали к воротам клиники одновременно. Из поселка явились милиция и труповозка забрать тело. Со стороны Москвы показалась блестящая «Вольво» с пожилым господином и каким-то незнакомым Азарцеву бодрым молодым человеком. Азарцев попросил милицию подождать.

Незнакомцы под руки вывели из дверей закутанную в меховое манто громко стонущую даму с голубыми волосами, усадили ее в машину и увезли. Азарцев провел милиционеров в дом. Отец Саши сказал, что повезет дочь в морг сам. Труповозка уехала. Милиционеры все записали и уехали тоже. Азарцев вышел проводить Сашу. Последнее, что он увидел, была снова свесившаяся с сиденья до пола ее толстая белокурая коса. Охранник закрыл за машиной ворота.

Азарцев и анестезиолог прошли в дом.

– Хорошо хоть больные спят, – заметил анестезиолог. – Не то, что мы. Пушкой не разбудишь. – Он посмотрел на часы. – Пять утра. У меня завтра операционный день и еще ночное дежурство.

Они прошли в буфетную Не включая света, Азарцев подошел к окну. Луна сместилась на небосклоне, и он увидел, что первый заморозок покрыл сединой траву на газоне. Щелкнул выключатель. Заспанный буфетчик появился за стойкой.

– Вам чай или кофе?

– Кофе. Покрепче, – попросил анестезиолог. Азарцев промолчал.

Буфетчик включил машину и стал застегивать перед зеркалом витрины свою темно-красную бархатную бабочку. «Черт знает, что за работа!» – заспанно думал он. Азарцев стоял лицом к окну и смотрел, как на освещенной веранде охранник, сняв с пьедестала статую расстрелянной Афродиты, положил ее в сторону и стал сметать веником белые осколки ее гипсовой головы.

В домике у Бориса Яковлевича акушерка мьиа полы. Девушки благополучно разродились мертвыми плодами и теперь спали. Брюнетка даже и не подумала посмотреть на младенца, а блондинка попросила ей его показать, но Борис Яковлевич под каким-то предлогом отказал.

И утро все-таки настало, хотя измученные дежурством люди уже и не чаяли дождаться его прихода. Борис Яковлевич, обычно читающий на прощание нотацию о том, что роды, пусть и искусственные, пусть и небольшим по размеру плодом, все-таки не игрушка, а сложный физиологический процесс, и повторять его не рекомендуется, теперь торопливо писал объяснение в милицию о том, что видел. Этим же занимались и Азарцев, и его коллега-анестезиолог. Часам к семи, когда все закончилось, анестезиолог собрался домой.

– Слушай, отвези домой девочку. Эту самую Веронику Романову, которую мы с тобой вечером оперировали. – попросил его Владимир Сергеевич. – Я сам хотел отвезти, но теперь не успею. Юлия уже едет сюда. Придется с ней объясняться по поводу нашей капризной бабульки.

Они вдвоем разбудили Нику, помогли ей одеться, и через несколько минут анестезиолог уже вывел свою машину со двора.

– Я уже красивая? – спросила она Азарцева. Он не разобрал ее слова из-за тугой повязки, но, стараясь казаться веселым, помахал ей на прощание:

– Чтоб целый день не вставала! Лежи и спи! Завтра заеду вечером и сделаю перевязку. – Он проверил, правильно ли записал Никин адрес.

Анестезиолог чувствовал себя настолько уставшим, что ему даже неинтересно было вникать во все тонкости этих отношений. «Лучше в обычной больнице отсидеть за ночь три операции!» – подумал он и пощупал на щеке царапину, оставленную гипсовым осколком Афродиты.

Женщины-роженицы, часика три поспав и с аппетитом позавтракав, тоже начали собираться по домам, несмотря на то что в контракте был предусмотрен еще и отдых в течение трех дней. Брюнетка достала из-под кровати закинутый туда вечером телефон. Она кому-то позвонила, и ее воркующий говорок был теперь совершенно не похож на вчерашнюю ругань. Блондинка не стала никуда звонить. После завтрака она собрала свою сумку и снова легла, закрыв глаза. Брюнетка стала краситься перед зеркалом.