Юлия Вертела - Интенсивная терапия

Захар Дмитрич давно болел легкими. А этой зимой вдруг резко исхудал, потерял аппетит и стал почти невесомым. Но утром встанет – кашу сварит, посуду помоет, хотел быть полезным и незаметным – чтобы никого не тревожить.

А вот сегодня заставил жену перепугаться – дышал тяжело, в груди хрипы, температуру померила старику – 34. Шелестит губами едва слышно – видно, что отходит...

Молодой врач со «скорой» хотел во что бы то ни стало вернуть Захара Дмитрича с полдороги в рай...

– Повезем в больницу.

Старик мотал головой: не надо.

Сын стал писать отказ.

Но парнишка на «скорой» упорный, чуть не плачет, уговорил:

– Ну что ж вы! Мы все сделаем! Вот увидите!

Захар Дмитрич кивнул: мол, как хотите...

Сделали уколы, дали кислородную маску.

В машине «скорой» сын снял с себя дубленку, положил отцу под голову. Сверху прикрыл старика взятым из дома одеялом: только теперь заметил, какое оно ветхое! Захар Дмитрич о других пекся, а себя словно стеснялся, для себя – в последнюю очередь.

Вот и сейчас прохрипел:

– Ты чего куртку снял, замерзнешь...

А у самого руки ледяные.

– Держись, дедуля! – подбадривает молодой враченок.

– Как твое имя? – по слогам выговаривает Захар Дмитрич.

– Какое это имеет значение?

Через некоторое время паренек спрашивает:

– Как чувствуете себя?

Захар Дмитрич хитрит:

– Ты мне имя не говоришь...

– Да Алеша я, Алеша!..

В приемном покое Захар Дмитрич немного согрелся под двумя одеялами и даже пытался пошутить с женой и сыном. Но говорить было еще трудней.

Лежал, тяжело дыша, и ворочался, потом просипел, что устал и хочет спать. Устроился поудобнее, повернулся на бок, три раза вздохнул и затих...

Жена сразу почувствовала – все кончено. Ушел родимый.

Сын прибежал из магазина с кульками и оторопел – понял. И знал ведь, что отец болеет, но страшное и непреложное – «умри» – бьет молнией.

Уже не повезут ни на кардиологию, ни на терапию: видимо, врачи чуяли.

И жена чуяла, вчера отмечали день рождения мужа, а радости как не бывало, щемило сердце, и покоя не найти. Он ночь не спал. Она возле него с лекарствами. Измученные оба, но все-таки еще вместе... И сейчас вместе, но вот уже скоро его увезут под белой простыней, а она домой в мокром тяжелом пальто. Одна.

Оставлено под простынею тело. Морг откроется утром. Тогда и перенесут.

Опустел приемный покой.

Пополнился другой приемный...

ПОКОЙ.

Писатель Гулый на первый взгляд казался обыкновенным забулдыгой: вечно всклокоченный, в кримпленовых брюках и женской кофте, со следами несвежести на лице. Он напоминал плохо скроенную вещь, которая после первой же стирки безнадежно перекосилась. В дальнейшем вещица полиняла и в некоторых местах даже треснула по швам. Когда-то Гулый работал фельдшером, теперь же, получив инвалидность по болезни, проводил свободное время за печатной машинкой, сочиняя роман страниц этак на двести. Он разживался бумажными неликвидами на фабрике, добросовестно исписывал их и вечерами выносил на помойку корзины отвергнутых мыслей.

Старенькая «Башкирия» нервно постукивала под прокуренными пальцами сочинителя, безумно раздражая других обитателей коммуналки, включая крыс и котенка. Но писательство – занятие неподсудное, а потому остановить Гулого не могли, и он, одержимый десятком яростных муз, стучал днем и ночью.

В остальном он был идеальным соседом – не стирал, почти не мылся и не готовил разносолы на общей плите. И лишь изредка кипятил воду. В задумчивости он ставил полупустой чайник на огонь и вспоминал о нем только тогда, когда герои романа попадали в экстремальные ситуации.

Соседи по обыкновению злорадно смотрели, как выкипает и плавится чайник писателя, но не выключали его из принципиальных соображений. Когда же вонь в кухне перерастала все мыслимые границы, они громко стучали в дверь сочинителя:

– Эй ты, иди пить чай, Достоевский!

Гулый беспомощно хватался за раскаленную ручку, обжигался, болезненно морщился и после просил стакан кипяточка. Соседи плевались, но давали. Они еще долго злились на него, он забывал о них тут же.

Друзья и родственники писателя не навещали, но для него это было несущественно, поскольку к первым он приходил сам, а во вторых едва ли нуждался, справедливо считая одиночество неизбежным союзником в своем ремесле.

Петербург как нельзя лучше подходил на роль запутанного лабиринта, по которому Гулый блуждал в поисках вдохновения. Иногда, замерев несуразной фигурой на берегу канала, он выхватывал клочки бумаги и торопливо писал на них привидевшееся. Он слонялся по небольшим улицам и переулочкам, проездам и скверикам, садикам и дворикам, и не было места в городе, где вы не могли бы на него случайно натолкнуться. И хотя большие проспекты он не жаловал, но и их похозяйски обходил в ночное время, когда исчезала накипь суеты.

Наверное, у каждого города есть свои призраки, и Гулый, несомненно, был одним из таковых.

Иногда Гулый навещал старого приятеля с институтских времен, работавшего до перестройки ветеринаром, а ныне – вынужденного бомжа. Комната у Степана Воеводкина имелась, но жил он в заброшенном доме на Марата.

Дом поставили на капремонт, жильцы съехали, а в пустующих квартирах окна еще не выбили и даже не отключили газ и свет. Вот в этих-то тепленьких, коегде меблированных апартаментах Воеводкин и поселился. Впрочем, он оказался не единственным, кто присмотрел себе бесплатное жилье. В том же здании обосновались не желавшие жить в общаге иногородние студенты, непризнанный художник и банда опустившихся алкоголиков.

История Воеводкина не казалась грустной, хотя, по сути, была именно таковой. Пламенный защитник животных, он всегда честно отстаивал их интересы в государственной ветлечебнице, пока не обнищал настолько, что завтраки пугали его не меньше, чем ужины, а про существование обедов пришлось забыть вовсе.

Гражданская позиция не позволяла ветеринару питаться подопечными, и Степан решил ступить на доходную стезю кооперативной деятельности, столь модной в конце восьмидесятых. Он давно и с удивлением наблюдал, как некие посредственности (на самом деле талантливые люди) неплохо зарабатывают, надувая доверчивых сограждан. И чем более неприкрытым казался обман, тем охотнее поддавались на него. Именно этим Воеводкин и увлекся – обманом с кооперативным лицом.

Для начала он отпечатал стопку объявлений следующего содержания: «Опытный врач избавляет от запоя и беременности за один сеанс». И дал адрес своей коммуналки.