Юлия Вертела - Интенсивная терапия

Надо сказать, что отток перспективных кадров за границу только усиливался по мере нарастания перемен в Союзе. Когда кто-то из сотрудников убывал, остальные бросались делить его «наследие» – приборы, реактивы, фильтры. Сотрудники выменивали и вымаливали друг у друга недостающее для работы, пытаясь на голом месте поставить эксперимент.

Каково же было их отчаяние, когда в иностранных журналах пяти-, а то и десятилетней давности, ставших наконец доступными, встречалось описание сделанных ими в текущем году открытий. Но прозябавшие на своих местах немолодые работники по инерции продолжали двигаться... Одни – к заслуженной пенсии, другие – к иллюзорному будущему советской науки.

Ворвавшись в 8.30 в институт, Илья до смерти напугал уборщицу. Сказать по правде, он и сам смутился, будто сделал что-то выходящее за рамки приличий. Ведь и в годы застоя в академическом институте не считали нужным приходить на работу спозаранку. А теперь и подавно никто не вспоминал о сотрудниках раньше двенадцати – времени, когда начинались репетиции.

Проверив заложенные с вечера опыты и выпив кофе, Илья уселся на старую центрифугу и запел арию Варяжского гостя. Получалось как-то хрипло и заунывно. Это была его прежняя роль из балета «Садко» с оперными вставками.

К обеду ожидался абортивный материал для экспериментов. Каждую неделю его привозили в лабораторию из Института акушерства и гинекологии. Илье приходилось загружать человеческих зародышей в гомогенизатор и выделять из них белки и ДНК. Этот небольшой этап соприкосновения с человеческой плотью подсознательно угнетал ученого. И хотя сам он успокаивал себя, что работает с заведомо мертвым материалом и виноват перед этими зародышами менее, чем те, кто лишал их жизни, тяжесть на душе оставалась. Младший Туманов с тоской думал о крошечных кусочках мяса, которые могли стать людьми, но по каким-то причинам не стали ими, хотя для некоторых это и к лучшему. Лучше бы Катя сделала тогда аборт... Илья вспомнил несбывшиеся надежды, перипетии ее беременности, потом мысль снова перескочила на ожидаемые зародыши, и он вдруг представил, что и Маша могла бы быть среди них. Лежать этаким красным осклизлым комочком, и он измельчил бы его на клетки.

Появившийся к полудню научный руководитель Ильи Борисов ехидно посматривал на аспиранта, дожидаясь своего кофе с сахарозой. Он мерил шагами коридорчик, напевая «С клена падают листья ясеня. Ни фига себе, ни фига себе...». Борисов курил сигарету за сигаретой, доставая их из пачки с нацарапанной детскими каракулями надписью: «Папочка, любимый, не кури!» Лицо Борисова было сумрачным и отрешенным.

Пробегавшая мимо лаборантка весело спросила:

– О чем думу думаете, Михаил Алексеич?

– О женщинах, – многозначительно отвечал Борисов.

Видимо, в его словах была доля правды. Три жены и куча детей, нуждающихся в алиментах, не могли его не беспокоить. Однако не это определяло жизнь Михаила Алексеевича, а написание монографии по генной инженерии, можно сказать, труда всей его жизни.

За работой аспиранта Туманова он следил весьма поверхностно. Обычно Борисов вспоминал о нем, когда срочно требовался грузчик перевезти пианино на дачу или подвинуть в квартире мебель. Илья охотно помогал шефу и в душе восхищался им, потому что у Борисова получались не только неплохие работы, но и хорошие дети. Не наукой единой жив человек.

Жена Борисова тоже числилась в их лаборатории, хотя в основном занималась воспитанием потомства и лишь изредка забегала сварить мужу кофе на спиртовке. Невысокого роста, дородная и добродушная, в майке с полинявшей надписью «АББА», она была полной противоположностью мужу – худосочному длинному невротику. Идиллически-комичная пара своим видом забавляла пол-института.

В затянувшемся ожидании абортивного материала Илья наблюдал забавную сцену. Пожилая сотрудница Анна Павловна обвиняла стажера в хищении нескольких баночек с реактивами, а также в том, что он тайно отливает ядовитые растворы из ее колб. Оскорбленный стажер под надзором седовласой мегеры начал процесс описи, навешивая на все этикетки. На огромной колбе с едко-оранжевой жижей он написал: «Яд Анны Павловны». Мегера была в восторге, он, судя по веселой физиономии, тоже...

Материал для исследований привезли только после обеда. Истомившийся в ожидании Илья буквально набросился на контейнер с зародышами и трудился над их телами как одержимый. К нему снова вернулись невеселые утренние мысли. «Они были обречены, – рассуждал он, погружая кусочки человеческого мяса в гомогенизатор, – как обречены в этом мире все слабые, как обречена Маша и подобные ей жертвы естественного отбора. Слабые унижаемы и уничтожаемы. Я не с ними, но значит ли это, что я против них?..»

Илью обреченность дочки унижала, поскольку печальная тень несовершенства падала на него, и он во что бы то ни стало хотел избавиться от этой тени. «Балласт», которым являлась Катя, также погрязшая в обреченности, никак не вписывался в его будущую жизнь. Илья знал, что тот, кто хочет чего-то добиться в этой жизни, должен переступать через многое. Он планировал цивилизованно развестись, уехать и забыть страну и жену как страшный сон. Пока молодой честолюбец смутно представлял детали, но с намерением определился.

В начале было Слово, и в душе Илья произнес слово приговора. Он мысленно вычеркнул безнадежных из жизни, и этого оказалось достаточно.

Свекровь тоже хотела вычеркнуть Катю и Машу из жизни Ильи, но была недальновидна и не предполагала, что он сам может прекрасно с этим справиться. Она пыталась найти ответ и не находила смысла в жизни безнадежно больного ребенка, кроме безусловного вреда для родственников и окружающих. Больных животных не стесняются усыплять и отстреливать, а уровень сознания этого урода ниже собачьего и останется таковым навсегда. А невестка – дурная самка, которая и мертвого детеныша будет прижимать до последнего, ну словно обезьяна какая-то. Недавно «В мире животных» показывали, как они часами охраняют окоченевшие трупики. «И за что Илюше такое наказание? – злилась Ирина. – С его талантом – и так вляпаться с этими дурами!»

Желание матери было простым и естественным: поскольку все знают, что люди рождаются для радости и счастья, нужно добиваться их любым способом. Был же у спартанцев обычай избавляться от слабых детей.

А правозащитниками она сыта по горло. Всегда найдется тот, кто сдуру начнет выгораживать доходягу или урода – пусть горлопанят! Решать не им! Россия – это тебе не Спарта какая-нибудь, здесь все гораздо круче. Тут и здоровому не выжить.

По привычке прислушалась, когда на лестничной площадке остановился лифт. Не Илюшенька ли домой заглянул? Хлопнула соседская дверь. Нет, он, конечно, не придет сегодня.