Маша Трауб - Я никому ничего не должна

Надежда Михайловна слабо улыбалась. Понимала почему. Из-за болезни она оплыла лицом и телом. Котечке не нравилась толстая больная жена, которой требовался уход. Ему нужна была его прежняя Надя, которая по утрам готовила ему сырнички и всегда повторяла, какой Котечка красивый, какой умный, какой замечательный.

Но даже не это раздражало Котечку, а постоянная необходимость доставать лекарства, платить, покупать… Все крутилось вокруг нужд и потребностей Надежды Михайловны, а не его. К тому же он считал себя еще не пожилым мужчиной и совершенно не собирался проводить часть своих прекрасных зрелых лет в больничной палате.

У Котечки появилась женщина. Сначала он еще морщился от слабых уколов совести, но очень быстро убедил себя, что ни в чем не виноват.

Женщина, Раечка, была, как рассудил про себя Котечка, «не его круга». Но это компенсировалось сырничками, новыми рубашками – «подарок», как, смущаясь, говорила Раечка, и слепым обожанием. Была только одна проблема – у Раечки имелось двое взрослых сыновей, которые хоть и пропадали не пойми где большую часть суток, но в квартире появлялись, ели, ночевали. Она нервничала, выгоняла Котечку и кидалась к кастрюлям. Их встречи были спешными, дергаными и всегда заканчивались вот так – Раечкиной суетой и моментальным переключением внимания с него, Котечки, на сыновей. Сыновья, с которыми Раечка, теребя фартук и краснея, познакомила Котечку, ему не понравились категорически. Мальчики, почти юноши, чуть ли не в лицо сказали матери, что она совсем чокнулась, раз связалась с таким придурком, который красит волосы (у Котечки, как назло, краска осталась на висках – красился сам, в ванной) и носит шейный платок.

– Он что, пидор? – спросил старший.

Котечка в это время спешно обувал ботинки в прихожей, все слышал и был уязвлен до глубины своей мужской харизмы.

– Не, не пидор, – сказал младший, – альфонс на пенсии.

Оба от всей души заржали.

Котечка в ту же минуту решил прекратить все отношения с Раечкой, но мужская гордость и обида оказались сильнее. Он решил доказать ей, что никакой он не пидор, а вполне себе мужчина, и что не альфонс. Он пригласил Раечку «к себе», то есть в квартиру Надежды Михайловны.

Про жену Раечка знала, но лишних вопросов не задавала – то ли не хотела знать правды, чтобы лучше спать, то ли ей было все равно. К ее чести, нужно сказать, что она искренне считала: жена или умерла, или они в разводе, а квартира принадлежит Котечке, иначе бы она к нему не пошла.

С тех пор как Раечка начала приходить к Котечке, в квартире опять стало чисто, а Котечка и вовсе засиял, как медный таз, – ухоженный, накормленный, ублаженный.

В больницу к Надежде Михайловне он приезжал и даже привозил полузрелые кислые мандарины. Она все сразу поняла, но промолчала. Котечка не сказал ей про Раечку, а Надежда Михайловна не рассказала ему, что к ней приезжает первый муж, отец Андрея, который и платит, и договаривается, и по руке гладит, чему Надежда Михайловна, к собственному удивлению, была очень рада. Ждала его прихода и грустила, когда он уходил. Там, уже в больнице, ее настигла поздняя, совсем другая любовь к первому мужу, и она жалела только об одном – что потеряла его тогда, много лет назад. Из-за ерунды, мелочи, которой уже и не вспомнишь. И ушла ведь сама. Дура молодая. Она смотрела на первого мужа и не могла насмотреться. Ей в нем все нравилось – и морщины, и седина, и глаза, и его растоптанные ботинки, и руки, и то, как он проводит пальцем по ее запястью. Ей стали противны Котечкины суетливость, брезгливость и надменность, которых она раньше отчего-то не замечала. Да и сам Котечка стал противен.

Она не понимала, как могла променять мужа на этого Котечку, который и мужчиной-то не был, вел себя как нервическая барышня.

Надежда Михайловна часто плакала в подушку. От боли. Ей было очень больно и мерзко. Она только сейчас поняла, что своими собственными руками сломала себе жизнь, и так хотела начать все сначала, по-другому. Плакала еще и оттого, что сейчас, в конце жизни – а она знала, что уже не живет, а доживает, – судьба сделала ей такой подарок: вернула мужа. Вот он с ней сейчас рядом, такой красивый, такой умный, такой настоящий.

Она пыталась вспомнить, что тогда произошло?

Я вот все думаю: почему так складывается? Почему женщины непременно хотят строить по кирпичику, вить гнездо, занавески вешать? Ради чего? Ради мужчины, который рядом, или ради себя? «В любом браке, даже самом счастливом с первого взгляда, женщина терпит», – говорила мне Нелли Альбертовна.

Лена, вон, до сих пор чего-то ждет – не принца, нет, мужчину. Хоть какого-то, хоть самого завалящего. Может, и дождется. Кто знает?

Надежда Михайловна была очень хороша в молодости – с правильными чертами лица, чуть вьющимися волосами, тонкой костью.

Она, сколько себя помнила, еще девочкой, хотела выйти замуж. Такая была мечта.

Так что когда ее полюбил, страстно и самозабвенно, с первого взгляда, как можно полюбить только в молодости, Сергей Иванов, студент Московского университета, Надя убедила себя в том, что тоже любит так же страстно и с первого взгляда. Сидя на лекции, она выписывала каллиграфическим почерком «Надежда Михайловна Иванова» и любовалась такому идеальному, с ее точки зрения, сочетанию имени, отчества и фамилии.

Все складывалось очень быстро и благостно. Маме Сергея понравилась Надя, а ее родители приняли выбор дочери, не оценивая, не вмешиваясь, так что никаких волнений и переживаний у влюбленных не было.

Свадьба состоялась. Невеста и жених были одинаково счастливы – Сергей от обладания, Надя от смены статуса.

Через девять месяцев после свадьбы родился Андрюша.

Пеленки, распашонки, песочницы, коляски. Все было хорошо, даже слишком хорошо. Сергей обожал жену и сына, спешил домой, заботился, оберегал, ограждал. Делал все, что мог, и даже больше. Надя погрузилась в безмятежное болотце семейной жизни и боялась пошевелить даже рукой, чтобы не потревожить свое вязкое счастье. Она не знала, что такое счастье, – возможно, тот инкубатор, в котором она оказалась благодаря мужу, где всегда была одинаковая температура по Цельсию, всегда нормальное давление – никаких бурь, волнений и шквалистого ветра, которые бушевали в других семьях.

Андрюша очень быстро вырос. Надя даже не заметила, потому что особых проблем сын не доставлял – болел, как все дети, ел хорошо, учился легко. И только когда Андрюша вступил в подростковый возраст, Надя поняла, что не знает, с какой стороны подступиться к сыну. Как будто у нее был не один ребенок, а два. Андрюша мог быть ласковым, нежным, внимательным, уступчивым, особенно когда ему что-то было нужно. Он не был красивым мальчиком в общепринятом смысле слова, но был обаятельным – смешливым, эрудированным не по годам, воспитанным. Его любили все – бесконечные друзья, родители друзей, бабушки, учителя…