Дмитрий Вересов - Дети белых ночей

– Нет уж, спасибо,– ледяным голосом ответила Альбина, не глядя на него.– Не люблю самодеятельность.

Встала и подошла к девчонкам, которые нашли на секретере ручку. Если ее наклонить, то внутри, в какой-то вязкой жидкости, медленно съезжал сверху вниз паровозик.

– Ух ты! Дайте посмотреть, девчонки! Отцу моему такую подарили один раз, только там...– И, оглянувшись на Мишу, она прикрыла ладошкой рот и, не разжимая зубов, тихо сказала: – ...Женщина голой делалась.

Девчонки хихикнули. А Альбина, повертев ручку, сказала таинственным шепотом:

– Девки, а хотите одну вещь покажу?

– Ну давай!

Пахомова и Губко инстинктивно подались вперед.

Альбина вытащила из кармана брюк сложенный вчетверо листок. Развернула, и девчонки прилепились к ней с обеих сторон и стали жадно бегать глазами по стихотворным строчкам.

– Здорово, Алька! А кто это? – спросила с восторгом Пахомова.

– Не знаю,– загадочно ответила Альбина.– В почтовый ящик бросают.

– Это что – не первое?

– Второе,– зачем-то соврала Альбина. Впрочем, соврала она не только в этом. Она прекрасно знала, кто написал ей стихи.

Мальчишки, в накинутых на плечи пальто, стояли на балконе. Акентьев курил, а Марков с Перельманом просто толкались рядом, за компанию. Холодно было на балконе. На улице все было насыщенного синего цвета. Такого простора в центре просто не увидишь. А здесь, в Купчино, даже горизонт был виден. С балкона теплый желтый свет комнаты казался еще уютнее.

– Чего-то твой сосед Вихоревой житья не дает. Как ни посмотрю – все рядом ошивается,– сказал Серега Перельман.– Она уже, по-моему, не знает, как от него отделаться.

– Ты за Вихореву не волнуйся, Серый. Она разберется.– Акентьев плюнул вниз с балкона.– А чего он, вообще, приперся в своем оранжевом жилете? Ты его звал, Кирюха?

– Да он ко мне часто заходит.– Кирилл пожал плечами.– Свой человек. Что мне его, выгонять, что ли?

– А сам он что, не чувствует, что ему пора?

– Ну чего вы в самом деле... Может, она ему понравилась.

– И что теперь? Мы будем стоять и смотреть на это? – Акентьев кинул окурок вниз.– А спорим, я Вихореву склею? Она за мной как собачка бегать будет.

– Глухой номер,– прокомментировал Перельман.

– Альбинка? – Марков хмыкнул, посмотрел через стеклянную дверь в комнату и с недоверием глянул на Акентьева.– Ну ты даешь... И потом, откуда я знаю, как ты ее заставишь бегать? Может, пальто спрячешь. И потом, собачка тоже ведь иногда бегает, чтобы укусить.

– Ты ж хотел, Серый, чтоб мы ее выручили, несчастненькую? Ну что, спорим? На колесо твое нераспечатанное?

– Тебе что, она нравится? – спросил Кирилл, глуповато улыбаясь.

– Нет, мне пластинка твоя нравится, идиот. Ты еще не понял? Разбей нас, Серый.

Серега разбил их рукопожатие.

– Заметано.

Они вернулись с балкона замерзшие. Акентьев врубил кассетник на всю катушку, Перельман хлопнул по выключателю, и даже немного растерянный Марков присоединился к всеобщему безумию. Акентьев поманил пальцем доверчиво откликнувшегося Мишу. Больше девчонки с ним в этой квартирке не встречались. Но исчезновения его так никто и не заметил.

Акентьев крутил в каких-то замысловатых поворотах Пахомову, она визжала, но старалась изо всех сил. Но вскоре начала путаться, не понимая, чего он от нее хочет и каким еще узлом она может завязаться.

– Ты чего-то не соображаешь. Поучись в сторонке,– сказал он ей, оттолкнул легонько и встал перед Альбиной.

Он взял ее за руки. Но она выдернула их.

– Я не хочу. Отстань.– Она продолжала танцевать.

– Ну да. Куда тебе.– Он пытался перекричать музыку, приблизившись к ее уху.– Ты ж только на коньках крутиться умеешь. Да, Вихорева?

– У меня имя есть,– ответила она, и холодные взгляды их лязгнули друг о друга, как клинки.

Когда закончилась кассета, пошли допивать. Тонкостенные стаканчики поставили на столе в ряд. Всем досталось совсем по чуть-чуть. Подняли. Чокнулись.

– Видели когда-нибудь, как стекло жрут? – вдруг спросил Акентьев, пристально глядя на стакан.– Смотрите!

– С ума, что ли, сошел? А если это смертельно?

– Если это смертельно, то только для меня.

– Что за детский сад! Саня! Толченое стекло, между прочим, подмешивали в пищу королям. И они, извини, конечно, Саня, не к столу будь сказано, но они подыхали. Правда...

– А мне нравится участь королей! Смотрите, пока я жив! Посвящается...– Он обвел глазами остолбеневших присутствующих, останавливаясь на каждом девичьем лице.– Посвящается...– Он дольше, чем на других, смотрел на Альбину. Она уже почувствовала, как разливается по телу волшебная волна торжества. Но она ошиблась.– Кирюхе! Любезно нас приютившему!

И он с хрустом откусил аккуратный полукруг от стакана. Девчонки ахнули и одинаково закрыли лица руками. И только Альбина презрительно скривила губы.

– Как будущий врач во втором поколении, вынуждена тебя предупредить, Акентьев. Смерть не будет мгновенной. Мучиться будешь долго.

– Лет эдак пятьдесят,– сказал Акентьев, саркастически улыбнувшись, и отчетливо, чтобы все слышали, с отвратительным скрежетом стал пережевывать зубами стекло.– Если не драматизировать, то очень похоже на обыкновенный сухарь, господа.

Он проглотил и запил из того же надкушенного стакана. Девчонки все еще стояли, затаив дыхание. Ждали чего-то ужасного. Марков заметно нервничал.

– Ну? Ты жив?

– А что, я не похож на живого?

Никакого восторга на его лице не было. И смотрел он на всех теперь с совершенно убийственным выражением. Так, как будто с трудом вспоминал, что это за дети тут собрались.

– Кто-нибудь еще хочет? – вдруг спросил он, обводя всех взглядом и протягивая надкушенный стакан.– Рекомендую...

Все действительно были под впечатлением. Не каждый день такое случается у тебя на глазах. Альбина не понимала, что с ней происходит. Ее прямо трясло от какого-то перевозбуждения. И хотелось всем нагрубить и уехать, хлопнув дверью. Они все идиоты и не понимают, что могло бы случиться. Как в зоопарке... И она представила себе даже с некоторым наслаждением, что было бы, если бы он забился в судорогах, и изо рта у него потекла бы струйка крови. Как бы потом она оправдывалась перед отцом и объясняла, что они стояли как овцы. «Они – это они. А ты – это ты»,– сказал бы ей отец. И был бы прав. Он с детства внушал ей, что стадное чувство губительно. Благодаря его наставлениям, со стадом она себя никогда не ассоциировала. Чувствовала свою исключительность. Но вот сегодня – прокололась. Раззевалась. На душе было мерзко. А все вокруг до сих пор пребывали в телячьем восторге.

Она не выдержала, подошла к нему и сказала со всем презрением, на которое только была способна:

– Ну ты и кретин! И выходки у тебя кретинские! Большего имбецила я в своей жизни не видела!