Дмитрий Вересов - Дети белых ночей

– Вихорева! Куда это ты? – крикнула вслед Тамара Васильевна, сделав маленький шажок в сторону двери, но, раздираемая противоречиями, все-таки осталась в гудящем, как улей, классе. А Невский пошел на свое место в колонке у стены, да только к парте не свернул, а вышел за дверь.

– И этот туда же! – всплеснула руками Тамара Васильевна, но никак не воспрепятствовала происходящему. Вопервых, потому что ничего не понимала. А во-вторых, потому что боялась, что на шум в классе зайдет завуч Иван Афанасьевич Бойков с дергающимся от контузии лицом. И ей опять будет неловко.

– Ты чего-нибудь понял? – спросил Марков у Акентьева.

– Я все понял. И довольно давно.

– И что?

– Что Альбина – дура. А Невский – придурок.

Он слышал ее шаги за поворотом в маленькую рекреацию. Он прибавил шагу, но увидеть ее не успел. Она скрылась в девчоночьем туалете. Двери в нем не было. Зеркала и рукомойники видны были прямо из коридора, чтобы учителям было удобнее отлавливать тех, кто опоздал и скрывается в туалете.

Но она спряталась за углом.

– Альбина! – позвал он.– Зачем ты так?

Она промолчала.

– Ведь я же даже имени твоего не назвал...

– А кто тебя, вообще, за язык тянул? Я же просила... Никогда. Идиот несчастный! Убирайся отсюда! И вообще, оставь меня в покое! Навсегда! Видеть тебя не хочу! – кричала она ему из глубин туалета.

Ее слова отражались от кафельных стен и гулко таяли в высоте четырехметрового потолка. Он повернулся и ушел. А над его головой истерично зазвенел школьный звонок.

А когда он зашел в класс за портфелем, кто-то сзади взял его за плечо. Он обернулся и встретился с холодными глазами Акентьева:

– Смотри-ка, Проспект, как странно твои стихи действуют на девиц. Некоторых прям сразу несет в туалет.

Не опуская глаз, Невский снял его руку со своего плеча. Посмотрел еще мгновение и прошел мимо него к дверям.

А потом начались экзамены. И, по воле судьбы, на литературе ему попался именно тот билет с лирикой Пушкина. Тамара Васильевна даже вздрогнула.

– Ну ты уж давай, Невский, соберись. И без самодеятельности.

И о чем-то шепотом начала переговариваться с пожилой Евдокией Николаевной, русичкой параллельного класса, которая наверняка читала всего Пушкина. Невский нервно на них оглянулся. Он был абсолютно уверен, что говорят они сейчас о нем и его нелепом подвиге.

Он так и не понял, почему все обернулось для него именно так. Ему казалось, что мысль, пришедшая ему в голову, была такой правильной и благородной. Но, видимо, он действительно чего-то не понимает. Что вызвало такую бурную реакцию с ее стороны? И это, до сих пор отдающее болью в сердце, обвинение, что стихи он украл. Не могла же она, в самом деле, не знать, что пишет ей эти стихи он. Знала прекрасно. И чувствовал это он очень хорошо. Тогда. Когда все было так хорошо. А было ли это вообще? Или ему просто хотелось, чтобы так было?

Он не отчаялся вконец. Он верил, что еще что-то может сделать. Что может ее завоевать. И приложит для этого все свои силы.

Но вот, что ему следует сделать, он пока не решил. А когда уставал готовиться к экзаменам, все перебирал в памяти их поездки на трамвае, темный зимний город и то, как она приходила к нему в гости. Он вспоминал, как демонстрировал ей свой белый халат и даже кривовато улыбнулся разок.

А потом на секунду замер. Кольцо. Он вспомнил, как она примеряла мамино кольцо с гранатом, как крутила рукой и как ей оно нравилось. Конечно. Да все, что она захотела бы, он отдал бы ей с радостью. Он подарит ей это кольцо. Мама все равно его не носит. И тогда она сразу поймет. Ведь никто просто так кольцо не подарит. В этом есть смысл, подтекст и признание. Кольцо он подарит ей на выпускном. И она уже не будет ни от кого скрывать, потому что школу они в этот день закончат. Он пригласит ее на медленный танец. И никто не будет им мешать хотя бы эти пять минут. Он все ей скажет, и, конечно, все будет хорошо.

И он лихорадочно оглянулся на шкатулку, которая стояла на полке. Подошел к ней. Открыл и взял кольцо в руки, засмотрелся на сферический камень, темный и зовущий куда-то внутрь своей таинственной глубины. И еще раз подумал, что камень этот очень похож на Альбинины глаза.

Вынуть бы его из кольца да носить на шее...

С утра у Женьки было приподнятое настроение. Когда на что-то решишься, всегда становится легче. Не надо метаться и тратить душевные силы на внутреннюю борьбу. И можно подумать о другом.

Новый костюм к выпускному они с мамой покупать не стали. Зато на работе у сотрудницы купили костюмчик ее сына. Он его не носил. А выбрасывать было жалко. Он действительно выглядел почти как новенький. Серый. А галстук покупать не стали, попросили напрокат у соседа.

Костюм мама отпарила. Рубашку постирала, и, когда Женька все это надел, мама даже руками всплеснула.

– Совсем взрослый сынок стал.

– Ничего? – спросил с надеждой в глазах Женька.

– По-моему, даже очень,– ответила гордая мама.

Да и сама она решила пойти на выпуск в самом своем красивом костюме бордового цвета. И Женька испугался, что сейчас она подойдет к шкатулке и наденет кольцо. И даже мгновенно придумал изворотливую речь о том, что кольцо это ей совсем не идет и старит.

Но она и не думала его надевать. А когда она вышла из комнаты, он хищно кинулся к шкатулке и засунул кольцо во внутренний карман пиджака. Напротив сердца. Кольцо никак не хотело улечься. Мешало и топорщилось на груди. Пришлось положить в карман брюк.

Он вышел из дома раньше мамы. Им нужно было еще репетировать общую песню, слов которой он так и не выучил, просто раскрывал рот. Он шел и при каждом шаге похлопывал себя по карману, потому что ужасно боялся, что потеряется его последняя надежда – кольцо.

Когда в актовом зале им пришлось выходить на сцену и получать аттестаты о среднем образовании, все были уже изрядно смелы. В мальчишеском туалете на третьем этаже по-быстрому разливали белое крепкое. Невский зашел туда, в общем-то, по делу – посмотреть на себя в зеркало и поправить безумно мешающий ему галстук.

Увидев ребят, сидящих на подоконнике, он по привычке сделал вид, что его ничего не касается. Но они были какие-то возбужденные, стали хлопать его по плечу. И Акентьев сделал широкий жест:

– Налейте ему.

Невский как-то неожиданно для себя с удовольствием согласился и выпил жадно, не чувствуя вкуса. Минут через пять до него дошло, что с непривычки хватил он, похоже, лишку. Однако противная тяжесть в груди и щенячье волнение от того, что только что в коридоре он увидел Альбину, прекрасную, как фея сирени, удивительным образом отпустили. И он с интересом взглянул на бутылку, стоящую на подоконнике. Вот ведь какое лекарство. И как ему раньше в голову не приходило?