Дубравка Угрешич - Снесла Баба Яга яичко

Мы взяли такси. Она настаивала на том, что отвезет меня к маминой родственнице. Настаивала на том, что заплатит за такси.

— А вы, куда потом вы? — спросила я.

— Ну, не знаю… — сказала она. — Поеду дальше, домой.

Создавалось впечатление, что ей не хочется домой, что она не знает, куда податься. Она выглядела такой потерянной, что мне захотелось предложить ей пойти со мной, однако в последнюю секунду я сдержалась.

— Я позвоню вам завтра утром. Договоримся о дальнейшем, — сказала я, захлопнула дверь такси и в ту же секунду почувствовала непонятный укол совести. Такси тронулось. Она помахала мне. В руках у нее по-прежнему был букетик цветов, который она, совершенно ясно, приготовила для меня, но забыла отдать.

— Отель в центре, — сказала она уверенным тоном.

— Отель рядом с железнодорожным вокзалом, — сказал таксист.

— Да, вокзал в центре, — добавила она.

Отель назывался «Akva» и, судя по маленькой карте, напечатанной на визитке, находился действительно совсем недалеко от вокзала. Аба, которая, похоже, не сообщила о своем приезде ни родственнице, ни друзьям, с виноватым видом ждала возле стойки администратора, пока я договаривалась о комнате, словно именно так это и предполагалось. Я немного напряглась, но делать было нечего. Она поставила меня перед фактом и даже не подумала извиниться. У нее же есть мобильный телефон, какого черта, возмущалась я про себя, почему она не звонит родственнице?

Мы внесли вещи, раздвинули стоявшие рядом кровати, я открыла шторы. На фоне темного неба прорисовывались черные силуэты подъемных кранов. Должно быть, мы недалеко от порта, подумала я, но где порт и где вокзал представить себе не могла. Я предложила Абе прогуляться и чего-нибудь поесть. Портье предупредил нас, что уже поздно и в такое время мы вряд ли что-нибудь найдем. Я посмотрела на часы. Было всего десять.

Мы скитались по опустевшим улицам. Она тоже не имела понятия, где мы. Во мне росло раздражение: все было не так, ехали мы не шесть часов, а целых восемь, с одной единственной остановкой за всю дорогу. Автобус, правда, был хороший, с телевизорами, и все восемь часов крутили фильмы, причем далеко не самые плохие. Короче говоря, я всю дорогу просидела, уставившись на экран. Аба скользила взглядом по желтым позднеосенним пейзажам, которые медленно тонули в сумерках, и в конце концов заснула. Проснулась она, только когда мы въезжали в Варну.

Дул ветер, он разносил по пустым улицам мусор. Город выглядел тоскливо. Кроме того, меня мучило, что я не могу ничего узнать, ни одной детали. В конце концов мы заметили ресторанчик с невыключенным светом, зашли и сели. Я чувствовала себя уставшей, хотелось как можно скорее чего-нибудь съесть и вернуться в отель. Я твердо решила завтра же переселиться в другой, ну а она пусть поищет родственницу или друзей.

— Откуда у вас такое имя, Аба?

Она оживилась. Ее мама была фанатом шведской группы «АВВА», а это в коммунистической Болгарии было делом нелегким: многие вещи считались «дефицитом», в том числе и пластинки. Девочка родилась как раз тот момент, когда Бьорн, Бенни, Агнета и Фрида в последний раз выступали вместе. Может быть, в тот самый момент, когда на одной из японских сцен они исполняли свою «Knowing me, knowing you». Она родилась в марте 1980 года, и мама решила назвать ее Аббой. В загсе имя записали с одним «б» — другого было трудно ожидать независимо от маминой реакции. Что касается отца, то он по происхождению венгр, и родители давно уже в разводе.

— Если бы вместо того, чтобы сходить с ума по «АВВА», моя мама читала Набокова, меня бы звали не Аба, а Ада.

— И то, и другое звучит прекрасно.

Я оценила ее замечание насчет Набокова — это было сказано претенциозно и с молодым задором. Я улыбнулась. И она улыбнулась. Без улыбки ее лицо казалось взрослее и темнее — улыбка же, несомненно, была ее козырем. Да, она могла бы быть моей дочерью. А я в те годы тоже была неравнодушна к «АВВА».

— Чем вы занимаетесь? Работаете?

— Может, перейдем на «ты»? — сказала она нетерпеливо. — Или хотя бы вы говорите мне «ты».

— Учишься на славистике?

— Нет, нет. Я уже окончила!

— А чем занимаешься?

— Ни за что не угадаешь!

Я заметила, что переход на «ты» не вызвал у нее никаких затруднений.

— Так чем же?

— В настоящий момент сфера моей деятельности — фольклористика.

— А диссертация и так далее? С этим уже все ок?

— Piece of cake! [1] Проще простого, пустячное дело (англ.). — коротко ответила она.

Чего я не переносила, так это фольклор и фольклористику. Фольклористы были особым сортом людей, так и не выросших, академически инфантильных. Тихо, никому не перебегая дорогу, они шуршали в своих академических углах. В мои времена по всем богатым фольклором зонам — Югославия, Болгария, Румыния — курсировали в основном фольклористы. И интересовали их только две вещи: фольклор и коммунизм на уровне фольклора (политические анекдоты, частушки, бардовские песни, коммунистические легенды). Сейчас я не готова поклясться, что ничего, кроме этого, и не было, но тогда мне такой интерес казался проявлением интеллектуальной неполноценности. Отечественные фольклористы в большинстве случаев были скрытыми националистами, что подтвердилось позже, когда вспыхнула ненависть, а потом и война. Для иностранных, западноевропейских и американских, исследователей их академический колониализм был безопасным: они не рисковали быть сваренными и съеденными на ужин «аборигенами». Но почему эти иностранцы, несмотря на богатую местную литературу эпохи Возрождения, барокко, модернизм, интересный авангард, даже постмодернизм, вцепились именно в фольклор, спрашивала я себя. Когда Югославия распалась, многие были разочарованы, восприняв распад как заговор, направленный лично против них. Разом прекратились шумные международные встречи, во время которых текли реки сливовицы и весело крутились на вертелах барашки, не было больше ни вышитых полотенец, ни художников-примитивистов, ни темпераментных народных танцев, ни этносувениров, ни словоохотливых местных интеллектуалов, у которых всегда находилось время на всё и на каждого. А когда началась война, в эту зону слетелись новые «фольклористы»: теперь интригующим феноменом для антропологических, этнологических и фольклорных исследований стала ненависть. Оставив в стороне старинные легенды о Марко Королевиче, они сосредоточились на свежеиспеченных легендах об убийцах, уголовниках и мафиози, о сербском «герое» Аркане [2] Желько Ражнатович (также известен под прозвищем Аркан, 1952–2000) — сербский военный и политический деятель, криминальный авторитет и предприниматель. Светлана «Цеца» Величкович — его жена, певица. и его красной девице Цеце и о хорватском «герое и плейбое» Анте Готовине [3] Анте Готовина(р. 1955) — бывший хорватский генерал, обвиняемый в преступлениях против сербского мирного населения в 1990-х гг. . А что до жертв, то они мало кого интересовали.