Юхан Харстад - Где ты теперь?

– Неплохо, – сказал я и взглянул на этикетку, – «Black Sheep». [79]

Покачав головами, они засмеялись, продавец забрал у меня бокал и сказал, что в первый раз этот вкус не многим нравится. Потом он сказал еще что-то Палли – что именно, я не понял. Я вопросительно посмотрел на него.

– Он говорит, настоящим фарерцем ты пока еще не стал, – объяснил Палли.

– Да уж, надо думать.

Но процесс привыкания начался, подумал я. Он уже в самом разгаре.

В Клаксвике, в магазине, куда мы ездили за продуктами, я купил пару открыток с пирамидой Ранндалур, нацарапал несколько фраз, что со мной все в порядке, лучше, чем раньше, а в самом низу добавил: с Новым годом и всего наилучшего. На одной открытке я написал адрес родителей, а на другой – Йорна и бросил их в почтовый ящик возле магазина. Мы доехали до набережной и стали дожидаться парома. Я сидел на заднем сиденье, зажатый между Анной и НН, и размышлял, что если Фареры казались мне подходящим укрытием, то я идиот. Здесь сведения распространялись со скоростью звука, нас узнавали даже в самых неожиданных местах, потому что нас таких было мало и мы, судя по всему, считались странными, мы существовали на грани между реальностью и отклонениями. Мне казалось, что к нам относились как к таким войлочным фигуркам-талисманам, и меня представляли незнакомым как своего рода последнего вылечившегося психа, а я подыгрывал со всем возможным рвением. Или мне уже и подыгрывать не надо было, даже не знаю. Знаю только, что повсюду, где я ни появлялся, я, сам того не желая, оставлял следы, хотя изо всех сил старался ступать осторожно. Идиот – я полагал, что смогу спрятаться здесь, а вместо этого стал более заметным.

Однако я, во всяком случае, был относительно счастливым идиотом.

Я снова стал самим собой, и руки меня слушались.

Меня начали любить.

По ночам я спал.

По-моему, я ни по чему не скучал.

Впрочем, я никогда не скучал.

Может, только по Хелле.

И действительно, по ней я скучал. Долго. Сильно.

Но сейчас?

Не знаю. Это чувство значительно ослабело.

Меня словно подлатали, заклеив место разрыва клейкой лентой.

Меня отремонтировали.

По дороге домой, сидя в машине в новой куртке, я обнял НН. Она ничего не сказала и не попыталась сбросить мои руки. Мы пересекли Эйстурой и, углубившись в горы, спустились с другой стороны к Гьогву. Выгрузили ящики с пивом и продукты в «Гардеробе А», набили едой холодильник, а вечером поужинали все вместе, впервые за долгое время, и, по-моему, тем вечером я не задумывался о том, что провожу время в компании стольких человек сразу. Это было совершенно естественно, как и должно было быть. Хавстейн не ушел к себе в кабинет, и Палли разговаривал больше обычного – рассказывал о работе и о том, что задумал построить лодку. Одетый в футболку из пивоварни, в тот день он действительно был в ударе. Мы походили на астронавтов, вернувшихся домой после карантина. НН поставила «Кардиганс», я открывал пиво за пивом, кроме меня никто больше не пил, голову словно набили ватой, издалека доносились теплые, неясные голоса, они играли роль щита, который охранял меня от разрушительных звездных лучей. Я рассказывал о Ставангере, Йорне и родителях, я сказал, что не собираюсь уезжать, и почти расстроился, увидев, как они обрадовались. Как же быстро люди становятся зависимыми друг от друга, как же много я стал для них значить! И где-то в глубине души я сознавал, что еще пожалею о том, что пошел наперекор всем своим правилам, открывшись вот так, всем желающим. А завтра на Фарерах наступит будущее.

В моей жизни есть две вещи, которые я действительно не могу объяснить. Первая – это почему между лунными полюсами нестабильная гравитация, что в шестидесятых заставило инженеров НАСА, высчитывающих координаты для наиболее безопасной посадки, озабоченно хмурить брови. Вторая – это каким образом в ту ночь море принесло нам человека.

Он, похоже, появился ниоткуда, так же, как я за шесть месяцев до этого. Он тоже пришел с мороза, и, наверное, именно та ночь запомнилась мне лучше всего. Мы вступали в новое тысячелетие. По всему миру миллиарды были истрачены на фейерверки: за ними люди пытались спрятать свой страх, ведь могло исчезнуть все, во что ты верил. Или может, наоборот: многие хотели так усилить радостное предвкушение новых удивительных перемен. Мы отпраздновали наступление нового тысячелетия спокойно. Ничего особенного мы не ждали. Никаких предвкушений. Мы приняли то, что принесло нам новое тысячелетие, однако же именно это я и запомнил лучше всего. Помню, как я сидел на кухне рядом с закутанным в одеяла бородатым человеком ниоткуда. Роста он был почти двухметрового, мощного телосложения, и с него текла вода. Помню, я подумал тогда, что все это совершенно нелепо. Однако сейчас, спустя несколько лет, мне кажется, что рано или поздно он должен был появиться. Иначе бы мы там, скорее всего, не сидели. Я и Хавстейн, Анна и Палли. На кухне в Гьогве. По моему мнению, именно ради человека из 1999-го года мы бросили все на свете и приехали туда. Иногда не знаешь, чего хочешь, до тех пор, пока не получишь этого.

В новогодний вечер я сидел в комнате НН, часы на стене показывали пять, а она никак не могла определиться, надеть ей черное или темно-синее платье. Она уходила в спальню, надевала одно из них, выходила и становилась перед зеркалом. Со всей тщательностью она пыталась выбрать самые выгодные для платья или для нее самой позы и движения, – и все это только для того, чтобы, вновь исчезнув в спальне, появиться в другом платье, за чем следовали другие позы и движения. Сидя на диване, я созерцал этот бесконечный показ мод с ограниченным репертуаром.

– А ты что скажешь? – спросила она.

Вот уж меня не стоило спрашивать.

– Оба красивые.

– Но как по-твоему, мне какое надеть?

– Одно из них.

– Это?

НН внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале, ей это тоже начинало надоедать.

– Или другое. Я правда не знаю.

– Знаешь, толку от тебя не особо много.

Я улыбнулся. И вспомнил вечера, когда мы с Хелле ходили куда-нибудь. Мне всегда нравилось, когда она выбирала одежду и спрашивала, считаю ли я ее подходящей.

Она обычно просила: выбери за меня. И иногда я выбирал. Однако чаще всего мои предложения не принимались. Я привык относиться к этому как к прогнозу погоды по телевизору. Думай как хочешь, но мнение твое никакой роли не играет. Вот и сейчас: другое место, иной человек, другие платья.

– Может, синее? – спросил я.

– Думаешь? Синее? Ну-у, да, может быть.

– А может, проще надеть спортивный костюм?

– Матиас!

– Извини.

– А ты сам не будешь переодеваться?

НН посмотрела на меня. Я был одет как обычно.

– У меня нет костюма, – ответил я, подумав, что мог бы надеть комбинезон. Или смастерить скафандр.