Орхан Памук - Новая жизнь

— А потом он внезапно отдалился от меня, — продолжал Доктор Нарин, когда мы поднялись на вершину холма. — И лишь потому, что прочитал одну книгу.

Кипарисы на холме покачивались от слабого, но прохладного, свежего ветра. В стороне от кипарисов виднелись скала и большие камни. Сначала я решил, что это кладбище, но когда мы поднялись на вершину холма и стали бродить среди ровно стесанных больших глыб, Доктор Нарин рассказал, что некогда здесь была сельджукская крепость. Он указал напротив, на темневшие склоны холма, где было настоящее кладбище и росли кипарисы, на поля золотой пшеницы, на взгорья, где дул ветер и было пасмурно от мрачных туч, на деревню. Все, включая крепость, нынче принадлежало ему.

Отчего же парень ни с того ни с сего отказывается от этих полных жизни земель, кипарисов, тополей, от чудесных яблоневых садов и сосен; от крепости, от мыслей отца, посвященных сыну, от лавки с милыми сердцу предметами? Отчего пишет отцу, что больше не хочет его видеть, просит, чтобы тот не посылал никого его искать, потому что он хочет исчезнуть? В глазах Доктора Нарина иногда появлялось страшное выражение, и я не мог понять, что это — неприязнь ко мне, к таким, как я, и ко всему свету или же он просто обиженный и разучившийся слушать человек, давно махнувший рукой на этот проклятый мир. «Это все из-за Заговора», — произнес он. Против него, его мыслей, вещей, которым он посвятил свою жизнь, против всего, что жизненно важно для этой страны, устроен Великий Заговор.

Он попросил меня внимательно выслушать его объяснения. Я должен верить в то, что его слова — вовсе не бред сумасшедшего одинокого старика, живущего в глухой провинции, и не болезненные мысли отца, потерявшего сына. Да, я верю. Я слушал его внимательно, хотя иногда терял нить повествования, что может случиться с любым человеком, хотя, конечно, я все время думал о его сыне и о Джанан.

Он долго говорил о памяти вещей и со страстной убежденностью, словно он говорил об осязаемом предмете, поведал о времени, скрытом в вещах. Великий Заговор набирал силу, а он внезапно заметил существование колдовского, необходимого, поэтичного времени, передаваемого нам при прикосновении к предметам — например, к простой ложке или ножницам. Время стало особенно заметно тогда, когда улицы наводнили скучные, бездушные, без внутреннего света вещи, выставленные в бесцветных магазинах. Сначала он не обратил внимания на человека, торговавшего продукцией «АЙГАЗ» — баллонами с газом, от которых работали газовые плиты, а также не обратил внимания на продавца товаров фирмы «АЕГ», торговавшего белыми, как искусственный снег, холодильниками. Потом вместо хорошо знакомого йогурта со сливками появился йогурт «СЛАДКИЙ» (он произнес это название как «ГАДКИЙ»), а вместо вишневого шербета или айрана водители без галстуков привезли на аккуратных и чистых грузовиках подделку, «Мистер Тюрккола», а затем аккуратный господин в галстуке привез настоящую кока-колу. И какое-то время он сам, поддавшись глупому порыву, собирался получить разрешение на торговлю такими же товарами: например, немецким клеем «УХУ» с симпатичной совой на тюбике, обещавшей склеить все на свете — вместо нашего прежнего клея из сосновой смолы, или мылом для рук «ЛЮКС», таким же вредным, как его запах и упаковка — вместо турецкого мыла из глины. Но как; только он привез все это в свою лавку, такую спокойную и тихую, что казалось, будто она живет в другом времени, он понял, что теперь собьются не только часы лавки, но и вообще время. И он, подобно соловью, которого тревожат нахальные щеглы из соседней клетки, потерял покой — и его вещи потеряли покой рядом с этими одинаковыми, блеклыми предметами. И он передумал торговать ими. Он не обращал внимания на то, что в лавку заходили только старики да залетали мухи, он опять начал торговать вещами, столетиями знакомыми и привычными его предкам, ибо он хотел жить своей жизнью, в своем времени.

Он, может быть, так и не замечал бы или даже смирился с Великим Заговором, как ничего не замечают те, кто пьет кока-колу и сходит с ума, потому что все вокруг помешались на кока-коле. Он же сотрудничал и дружил с некоторыми торговцами, которые были движущей силой Великого Заговора. Но его лавка, его собственные вещи — утюги, зажигалки, печки, горевшие без запаха, птичьи клетки, деревянные пепельницы, прищепки, веера и прочая всякая всячина — противоречили Великому Заговору Торговцев, хотя это нарушало созданную ими волшебную музыкальную гармонию. Многие, как и он, выступали против Заговора (смуглый житель Коньи в галстуке, отставной генерал из Сиваса, многие оскорбленные, но полные веры продавцы из Трабзона, из Тегерана и с Балкан, из Дамаска и Эдирне). Они присоединились к Доктору Нарину и создали «Союз обиженных торговцев», установивший собственный порядок торговли. Именно тогда он получил от изучавшего в Стамбуле медицину сына те письма: «Не ищи меня, пусть никто не ищет меня, я исчезаю!» Доктор с иронией повторил слова погибшего сына, так разозлившие его.

Силы Великого Заговора вскоре поняли, что не смогут справиться с его лавкой, его мыслями, с предметами, что даруют радость, и, чтобы сокрушить его, избрали другой путь: они решили заполучить его сына. «Сокрушить меня, Доктора Нарина!» — произнес он с гордостью. А Доктор решил повлиять на ход событий, делая именно то, что сын в письмах просил не делать. Он послал человека следить за ним, повелев письменно докладывать о каждом шаге сына. А потом, когда он решил, что одного человека недостаточно, он отправил второго, третьего. И все они стали строчить отчеты. Читая их, он окончательно убедился в существовании Великого Заговора, устроенного теми, кто хотел разрушить и уничтожить эту страну, ее душу, хотел стереть нашу общую память.

«Когда вы прочтете их, вы поймете, о чем я говорю, — сказал он. — Нужно следить за всеми и за всем, кто связан с ними. Я делаю ту работу, которую обязано выполнять государство. Я способен на это, потому что теперь появилось много сочувствующих, обиженных людей, и они в меня верят». Небольшая территория владений Доктора Нарина, видная с холма, куда мы поднялись, как на ладони, сейчас была скрыта сизыми тучами. Яркий, сияющий пейзаж, начинавшийся у холма, где было кладбище, таял вдалеке, в дымке светло-шафранного цвета. «Там идет дождь, — проговорил Доктор Нарин. — Но сюда не дойдет». Он говорил словно бог, следивший с высот за движением по воле его всего сущего, но в голосе звучала некая ирония, даже насмешка над собой — он заметил, что вещает как оракул. Я решил, что у его сына, наверное, напрочь отсутствовало это легкое чувство юмора. Доктор начинал мне нравиться.

Хрупкие ниточки молний то появлялись, то исчезали среди туч. Доктор Нарин снова повторил, что против него сына настроила книга. Однажды тот прочитал некую книгу и решил, что мир изменился. Доктор спросил меня: «Али, мальчик мой, вы тоже сын торговца, вам тоже около двадцати, вот скажите мне: разве сегодня возможно подобное, разве может книга изменить мир человека?» Я замолчал, краем глаза наблюдая за ним. «Какая сила может так заколдовать в наши дни?» Он спрашивал не для того, чтобы утвердиться в своей правоте, — впервые он действительно хотел получить ответ, но я в страхе продолжал молчать. В какой-то момент мне показалось, что он идет не к камням крепости за моей спиной, а идет прямо на меня. Внезапно он остановился и сорвал что-то в траве.