Верховский - Уличные птицы (грязный роман)

Маленький черный человечек с большой головой, как спортивный ходок, шевеля короткими ножками вместе с тазом, и при этом почти не двигая остальным телом, быстро подрулил к Графу и, подав руку, представился:

- Гукасов. Со мной будешь работать, пацан, я тебя быстро поднатаскаю, - скороговоркой сообщил он Графу.

- А rту rчик, это твой новый шеф, - направив на Графа согнутый палец, не отрывая кружку с «Будвайзером» от рта, прочавкал Мандарин.

Артур плюхнулся мешком на стул, недоуменно сделал губы трубочкой и бровки дугами, вскочил, ернически раскланялся, наигранно разулыбался и, пританцовывая на месте, процедил сквозь искусственную улыбку:

- Артур. Я буду иметь честь под Вами работать, что прикажете?

- Клоун, не ду rи, баб зови…

Бабы были хороши. Шесть, одна лучше другой.

Задача предприятия была проста – брать на живца опившегося интуриста, в основном «фин-на-а-а». Возбужденные возлияниями и подобострастием персонала, вольяжно обнаглевшие северные гости в поисках «мяса» мутно шарили глазами по столикам. …За самым центральным громко веселились шикарные телки Райсмана. Пригласив девушку на танец, шатконогий варяг старался, предложением подарков и денег, а иногда и замужества, заманить ее к себе в номер. Девушка-таки соглашалась. А через двадцать минут, в номере уже переодевшегося в халат лабуса, появлялся энергичный расстроенный «жених–муж», и технично получал отступные от охуевшего интуриста. Что самое прикольное, частенько один и тот же клиент попадал «ногами в жир» пару раз подряд. Дело шло: десять процентов ментам, десять заведению, десять женихам, десять красавицам, десять Графу за усидчивость, остальное организатору процесса - Сереге Райсману. Он давал долю на воровской общак, на оставшееся жил как умел.

Граф сидел в углу, потягивал пиво и принимал «выручку» от «безутешных женихов»: Артура, Гены и Вадика. Он чувствовал, как холодный ночной дождь поливает стены снаружи, как зябко ежится маленький, назло вечнозеленый самшит. Совсем не далеко пенилось штормом уже остывшее море. В душе было пусто и зябко, и осознание этого - вдруг вызывало глубокий рефлекторный вдох, за которым накатывала легкая вспышка эйфории, осознание легкости никчемной свободы. Мысли в голове таяли, уступая место гелию пестрого космоса. После этого в области лба воцарялся болезненный спазм, будящий чувство разочарованности и сознание бесполезности бытия. Граф пытался продлить состояние легкого фейерверка как можно дальше, отодвинув облом, но безуспешно.

Зал шумел глотками, каблуками и «хрустами», воняло сандалом. Обезумевший от водки высокий белоголовый финн дрягался у стойки в одних трусах, пытаясь обменять у бармена, прямо тут снятый, поношенный джинсовый костюм на бутылку «Столичной». Ярко-рыжий, с откляченным задом и оттопыренным мизинцем грузин «давал павлина» перед столиком мандариновских теток. Он плясал вокруг девушки с фигурой Мерелин и рабочим псевдонимом Аура. Аура вообще пользовалась наибольшим спросом, хотя остальные девушки были ярче и вели себя гораздо разнузданней.

Аура отличалась от других с первого взгляда - было заметно, что она иначе двигается, мягко и в то же время как-то нетемперированно. Вставала со стула она, не изгибая спины, казалось, ее тело не знало закон Ньютона. Сидя за столиком, она никогда не дергалась в такт музыке, а ее большие, четко очерченные губы, очень редко, почти не меняя формы, наполнялись улыбкой. Когда Граф из своего угла начинал пристально смотреть на нее, она поворачивалась в его сторону, и улыбалась не губами, а только желтыми глазами. Графу сказали, что Аура глухонемая с рождения, и, так как, в свое время, мать практически изолировала ее от людей и не отдала ее в школу для ущербных детей, она не знает языка глухонемых, не умеет читать и писать, но, при этом, легко понимает элементарные вещи и хорошо выполняет все, что от нее требуется.

Видеть Мир, и не быть обремененным условностями и ограничениями языка. Не знать, что небо «го-лу-бо-е», а трава «зе-ле-на-я», и, что вообще, это – «не-бо», а это – «тра-ва». Непостижимая свобода. Мысль, не имеющая дискретности и деления на категории, чистый поток сознания, - наверное, где-то там прячутся «Двери».

Сидя, как паук, в углу кабака, Граф наблюдал за Аурой, удивлялся, почему она так загорается при виде беспонтового и туповатого Косточкина, и выдумывал для себя разные упражнения.

Первое: он закрывал глаза, поворачивал немного голову в какую-нибудь сторону, открывал глаза и щупальцами души, вцепившись в рыхлый комок своей невоспитанной воли, старался заткнуть жерло словоблудящего сознания, пытающегося назвать словами все предметы, попавшие в поле зрения.

Второе: то уставившись в одну точку, то рассеивая взгляд, заставить себя ни о чем не думать. Остановить суету мыслей больше, чем на минуту, никак не получалось.

Третье: Граф, закрыв глаза, старался представить себе несуществующее – миры, не имеющие названия.

Днем, отоспавшись, Граф выходил на пустынный пляж к неспокойному морю – всезаполняющий шум шторма размывал сознание, а хаос морских пузырьков рисовал небывалые чудные, не имеющие названия формы. Граф часами стоял у кромки волн, сцепив за спиной руки, глядя неподвижными глазами на прибрежный рыжий коктейль. Брызги от больших волн падали ему на грудь и лицо, попадали в глаза. Гордые альбатросы, стоя на бетонных пирсах, неподвижно глядели вдаль.

Скрежет пилы по решеткам сознания резал уши, но подвижки в вопросе «бездумия» были минимальны, это злило Графа, от борьбы с собой он уставал больше, чем от своей поганой работы. Граф начал курить, ему казалось – это помогало рассредоточиться. Прежде чем закурить, он подсушивал сигарету зажигалкой, ему нравилось, когда сигарета горит с потрескиванием и густым белым дымом. Он уходил в дым, как в лабиринт, и старался заблудиться в нем, как однажды, в весеннем лесу.

Когда подошел Новый год Граф был на грани срыва. Он непрерывно думал о том, что созданный его сознанием мир – кунсткамера, дурацкий музей с подписанными экспонатами; зверь не знает слов, и Мир его безграничен, а смерть - лишь свободный прыжок.

Встречать Новый год Райсман пригласил себе в дом Графа, и всех своих девок. Дом у него был большой, построенный еще его дедом. Окруженный по всему периметру застекленной верандой, в которой стояло множество кадок с чудными тропическими растениями, дом стоял высоко, на дальней горной улице, посреди ухоженного армянского поселка, как флагманский корабль посреди лодок.

По случаю праздника Райсман выкатил свое вино, которое заделал из своего винограда, по собственной технологии, пойло довольно приятное на вкус и убойное по силе. Вина было вдоволь, все пили вволю. Компания Графа нравилась Райсману, а девушки были неплохим украшением стола. В двенадцать, после боя часов, Райсман преподнес всем девушкам подарочки-безделушки, а Графу торжественно вручил новый пахнущий типографской краской паспорт. В час ночи нарисовался незванный Гена Косточкин, чему Райсман был не рад. К двум часам, когда закончился весь запас тостов, девицы заколбасились в горячем танце, который быстро переместился на стол, преобразился в самоотверженной ярости стриптиз, и бурно перетек в спальню, на самодельный, небывалых размеров, траходром Мандарина. В гостиной остались лишь развалившийся в кресле у камина Граф и немая Аура, не умевшая танцевать. Граф в первый раз в жизни курил сигару. Аура сидела на полу, на старой с пролысинами медвежьей шкуре, сняв туфли и подогнув ноги под себя. В неподвижной, будто восковой руке она держала бокал с темно-красным напитком. Глаза ее смотрели вдаль, сквозь огонь в камине, а зрачки непрерывно быстро двигались, будто она следила за машинами на оживленной автостраде.