Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

В школу они всегда ходили вместе. И вместе всегда возвращались. И если случалось, что нужно было подождать одному другого или наоборот, то всегда ждали. Первые годы учёбы Ванька всегда таскал Норкин портфель — так его научил Гвидон, отец. Потом, когда подросли, ему стало немного неудобно, неловко, да и в классе чуть-чуть поддразнивали, типа жених-невеста и вообще. И тогда Норка, жалея друга, перестала его этим обременять. А вообще дружили очень и разговаривали между собой всегда по-английски. Об этом их просили по обе стороны глиняного оврага. Да и сами понимали, что такой счастливой случайностью, выпавшей по жизни, оказаться внутри языка с самых малых лет, не воспользоваться глупо. В общем, из русскоговорящих собеседников во всей Жиже по большому счёту оставались только Гвидон с Юликом да Параша, которую продолжали честным образом делить на две семьи. Читка книг тоже делилась примерно на две равные половины. Первая — по-русски, из культурных запасов семей Иконниковых и Шварцев. Другую половину, английскую, каждый раз пополняли Прис и Триш, привозя литературу из дома, из оставшейся и перевезённой на Карнеби-стрит из Брайтона вместе с концертным пианино «Stainway & Sons» шикарной дедовой библиотеки. Ванька, которого родители продолжали время от времени забрасывать в Кривоарбатский для разнообразия жизни и столичных развлечений, каждый раз ковырялся в ещё не добравшихся до Жижи книжных остатках покойной Таисии Леонтьевны и каждый раз обнаруживал что-то для себя любопытное. Так, последний раз, в восемьдесят втором, вспомнив про отложенные бабушкой книжки, самые интересные на свете, залез в ящик комода и вытянул их из-под белья. Два толстенных тома. Ветхий и Новый Заветы.

Читать начал ещё там, в Кривоарбатском, не дожидаясь, пока отец отвезёт его обратно в жижинский дом. Читалось медленно, но было интересно. С трудом приходилось преодолевать старославянскую буквенную вязь, но от этого текст становился ещё более таинственным и желанным. Читал потихоньку, урывками. Потом, не спеша, переваривал прочитанное. Додумывал. С родителями не обсуждал, не понимал, как отнесутся. Чувствовал, что могут и запретить. Особенно отец. Тот не любил отвлекаться от главного направления. Например, избрал дело всей своей жизни, определил задачи, нащупал цель, понял, что попал, — и стучись туда, пробивайся, ищи, находи себя, экспериментируй, добивайся, чтобы стать лучшим, чтобы непременно — мастером, чтобы и тебя уважали, и сам себя — всенепременно. Тогда жизнь — в радость и деньги, тоже нужные для жизни, уходят на второй план, неглавный. Потому что главным всегда остаётся чувство, что ты нашёл себя в этой жизни. И тогда вот оно, состояние счастливого возбуждения от сделанного труда. Или не сделанного, но такого, про которое можно с уверенностью сказать — знаю, как сделать, чтобы получилось лучше, чем у других. Такой был у него отец, любимый, правильный и непреклонный, и Ванька любил его до колик в животе. И маму. И не хотел других. Правду о том, что они не настоящие родители, Гвидон и Прис сказали сыну, когда ему исполнилось года три с половиной. Посчитали, что пора. Ванька удивился и спросил, где тогда настоящие папа и мама? Они далеко, сказал Гвидон, они живут в другой стране, потому что их туда послали на всю жизнь. И тогда мы решили, что ты будешь наш. А не их. Теперь понял?

Возраст сына, который они предпочли, чтобы вбросить в незрелую детскую голову столь важную мысль, был определён ими не случайно. С одной стороны, хотелось как можно скорей очистить совесть от наслаивающегося с каждым годом неудобства из-за собственного неясного родительского статуса. С другой — требовалось хотя бы минимальное созревание детской головки, чтобы нужные слова дошли до сознания, но не оставили болезненного следа. А вскоре рассосались и улеглись нестёртыми остатками в дальнюю и уже неопасную ячейку. Вроде и не сокрыта правда, но и интерес к ней пригашен максимально. Дальше всё зависело от них самих. И тут уж расстарались. Окружили заботой и любовью, как только умели. Приска носилась колбасой, привозила умные врачебные книжки по воспитанию и детским болячкам, временно уменьшила количество заказов на переводы, несмотря на дикий спрос. В общем, стала настоящей сумасшедшей матерью, в хорошем смысле слова. Язык — с детства наравне с родным. Музыка, пианино — дом напротив, к тётке. Общение по возрасту — Норка Шварц, умничка, лучше придумать нельзя. Рисунки: карандаш, уголь, детская акварель — великодушный, смешной, вечно весёлый дядя Юлик, Норкин папа. Ну и плюс ко всему — старый Харпер, начальник всех коров и быков жижинского стада. Он же собственный дедушка, мамин папа.

Ровно так же получилось и в обратную сторону: от Норки Шварц — далее через овраг. Только с разницей в год.

Когда Ване было четырнадцать лет, Прасковья, вытирая пол в его спальне, увидала книги, обе. Подивилась и порадовалась. А потом шепнула Ваньке на ухо, отдельно от всех, чтобы не знали и не слышали:

— Ты ж крещёнай, миленькай. Я тибе к батюшки сносила, по тихай. Коды годика ишшо не было. А до ентого — Нороньку, тожа крестить снесла. У Боровскую церкв у . Тожи к яму, к отцу Олимпию. Тольки ты папки не выдавай миня. И мамки.

— А разве это плохо? — удивился Иван.

— Ето хорошо, Ванюш, даже очень. Ты ж сразу под защиту к Богу становишься, к отцу небесному. А он тибя, маленькаво ишшо, от болезний всяких охранил, глядел, чтоб как лучше. И Нораньку, тожа. Но тольки дело ето опасное, нельзя в открытую. Власть, она против. Она не любить, кода супротив её делають. И крестить не пускаить. А книжки энти ты читай. В них вся самая жизнь прописана: и почему мы такие негодныя все, и для чего надоть на свете белом жить, по-людски. И Бог тама, и сын яво, и святой дух, и Богоматерь — царица небесная. Усё как есть…

Шварц снял шапку из потёртого пыжика, отряхнул её от снега и снова нахлобучил на голову. Затем пошёл к своим «Жигулям», завёл двигатель и решил, что на секретариат не поедет. Сошлётся на болезнь. Потом. Да и на самом деле, подумал, давление сто восемьдесят будет, не меньше. Если не все двести двадцать. Кроме того, там наверняка Гвидон. Тоже секретарствует в Союзе, а сегодня большой сходняк, так что разминуться не удастся. И как с ним это обсуждать? А не обсуждать нельзя. Но только кто первый подойдёт? Или спектакль играть? Драму по Шекспиру наших дней? Поздно, все акты давно отыграны.

Тронулся по направлению к дому, на Серпуховку. Приехав, стал ждать, что произойдёт раньше: его разговор с Лондоном или их разговор с Кирой. Раньше пришла Кира. По её виду понял, что виновата. Она разделась и заплакала, сразу, без подготовительного перехода.

— Они пришли и попросили спуститься вниз. Говорили со мной в машине. Сказали, говори всё, что известно про них. Ну, про всех про вас. В общем, потом дело дошло до меня. Про Петьку спросили, но так, что пришлось сказать правду, по-другому не получилось…