Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

Знал, конечно, хорошо помнил, что творили они в его городах и сёлах, эти незваные гитлеровские солдаты, как убивали без раздумий, как брали что пришлось по вкусу, как тоже походя давили танками и выжигали смертельным огнем всё, что стояло на их пути, избы и памятники, сады и фонтаны, пшеничные поля и скотину живьём. Своими глазами видел снесённые немецкими снарядами купола православных церквей, которые не успела разрушить советская власть и по которым оказалось так удобно пристреливать фашистские дальнобойные орудия. Да, было, было, и никуда от этого не уйдешь. Было, но не означало, что нужно тоже было стать зверем и продолжать дальше жить по-звериному, по-сволочному, по-волчьи, по-собачьи. Убивать просто так, в ответ на убийство, насиловать без перерыва и разбора, потому что так было и с ними, с их женщинами и дочерьми, грабить, не задумываясь о том, для чего грабишь и что останется после тебя, — лишь только потому, что победили, а оно глянулось. Или вспомнилось. Или не забылось. Или просто очень захотелось. И стало можно…

Шварц подошёл и поставил копыто на стол. Увидев, что друг в замешательстве, усмехнулся и ободрил:

— Вижу, вижу, угодил. Должок вот принёс. Десять лет тебя прождал. Так я и планировал: будем строиться — отдам Гвидону, на место первого закладного камня пойдёт. На счастье. А то, думаю, нехорошо получилось тогда. Расколол ему глиняное копыто и молчок! Так что долг платежом красен. Жаль, сдачу нельзя получить, всё ж бронза, а не глина какая-нибудь…

Гвидон молчал. Лишь играли скулы на худом лице.

Шварц тронул его за плечо:

— Ты чего окаменел, я не понял? Подарочек не нравится, что ли? Так я могу и не дарить, пойду на барахолку снесу, денег заработаю.

Гвидон поднял на него глаза:

— Где ты это взял?

Шварц кивнул:

— Что, заинтриговал? Отвечаю. Специально для тебя в одна тысяча девятьсот сорок шестом году вывез из немецко-фашистского города Крамма, изъяв годом раньше из передней конечности коня его высочества Фридриха — непомнюкакого. Или величества, не знаю. Короче, почётного освободителя упомянутого города.

Гвидон молчал, переваривая услышанное. Затем, не поднимая глаз, отчётливо спросил:

— И что ты сделал с ним?

Шварц не понял:

— С кем — с копытом? Или с Фридрихом?

— С Фридрихом, — отчеканил Гвидон. — С памятником.

— Да ничего особенного, — усмехнулся Юлик, — забрал твое копыто у заваленного памятника.

— И как он был завален?

— Да так и завален. С помощью лишней противотанковой гранаты.

Гвидон медленно поднялся.

— Подлость… Ты совершил подлость. Гнусную подлость, подлее которой может быть только убийство невинного человека.

Шварц замер. Сказано было так, что на шутку не тянуло. Уж кто-кто, а Юлик-то знал все особенности своего друга. Вплоть до тончайших нюансов. Но на всякий случай переспросил:

— Это у тебя форма шутки такая? Я что-то не врубаюсь.

Гвидон так и не поднял на него глаза. Он продолжал смотреть в пол:

— Ты правильно не врубаешься, Шварик. Ты же подлец и негодяй. Ты не художник. Ты мародёр. Ты уничтожил, возможно, последний целый памятник в стране. Бомбы его не уничтожили, снаряды. А ты сумел. Просто так, из бахвальства. А он ведь стоял. Пусть на трёх. Пусть на двух даже опорных точках. И мне плевать, немецкий он Фридрих или японский самурай. Я всегда мародёров презирал. Варваров, убийц и мародеров. Тебе ясно, Шварик?

Шварц стоял как истукан. Бледный, закусив до крови губу. Стоял и молчал. Он уже всё понял. Понял, что всё серьёзно. По-настоящему. По-взрослому. Такое чудовищное в своём идиотизме обвинение могло быть только серьезным и никак иначе. Настолько, что уже не отменить и не остановить. Ему даже не захотелось оправдываться. Сказать, что всё это было не так. Что совсем по-другому…

— Шварик? — вымолвил он наконец. — Ты сказал Шварик?

— Я сказал — Шварик, — так же отчётливо проговорил Иконников. — И пропади ты пропадом.

Он встал, налил себе в стакан, опрокинул в рот, подхватил бронзовое копыто. С ним вышел на двор. Размахнувшись, закинул далеко в глиняный овраг. Тяжёлый кусок бронзовой отливки почти без брызг ушёл глубоко в мутную жижу оврага. Гвидон бросил через плечо:

— На меня не рассчитывай. Я тут больше не жилец. Живи как знаешь!

И резким шагом зашагал прочь, к грунтовке, туда, где ответвлялась тропинка на Жижу. Именно там в этот момент разгружали дюймовые водопроводные трубы для подводки к дому Прасковьи Кусковой.

Слова, брошенные в сторону дома, заставили Шварца очнуться от короткого шока. Он набрал воздуха и громко крикнул вслед уходящему Гвидону:

— И забудь сюда дорогу, Гиви! Слышишь? Гиви! Забудь!!!

Мужики, наблюдавшие картину, стояли с растерянными мордами, плохо соображая, что им следует теперь предпринять. Собирать манатки или же начинать фундамент? Шварц подошёл, хмуро ткнул пальцем в траншею:

— Здесь, здесь и вон там закапывайте обратно. А это и вот тут не трогайте. Будем закладывать. Здесь пройдёт новый фундамент. Всё, начали! — И ушёл в сруб под новой крышей.

Гвидон энергичным шагом удалялся от Жижи в сторону Боровска. Чувствовал, что внутри всё рвётся на куски. Пройдя два километра, отделявшие Жижу от окраины города, сбавил темп. А потом просто опустился в траву на обочине. Посидев немного, откинулся на спину и закрыл глаза. Было около семи часов вечера, но этот майский день, пришедшийся на середину месяца, даже и не помышлял ещё о том, чтобы начать постепенно укутываться темнотой. Солнце висело над Боровском, неохотно заваливая само себя ближе к линии горизонта. Гвидон знал: ещё пара часов — и светильник этот не выдержит, устанет, надорвётся висеть так долго над майской землёй, что-то лопнет в его круглой сердцевине, и диск его коснётся сначала облаков, затем осторожно притронется к линии между небом и землёй, и сразу после этого горизонт вспыхнет оранжево-розовым, и это неземное сияние продержится ещё с полчаса, до тех пор, пока светильник не исчезнет из виду, целиком забравшись в невидимый подвал.

Иконников открыл глаза и стал неспешно обдумывать ситуацию. О том, что сделал, он не жалел. Злость на Шварца не растворялась, но несколько поулеглась.

«Ну и что теперь? — подумал он. — Сапог и тех не осталось, всё у Шварика этого в избе».

Денег тоже не было. Какие оставались, из совместных, тоже были на кармане у Юлика. Тому удавалось расходовать общий ресурс экономней. Шварц, в отличие от Гвидона, умел, когда надо, и пасть открыть, и зубы показать. Да и поторговаться порой любил, не брезговал, говорил, испытывает при этом приступ творческого подъёма.

— Впрочем, это справедливо, — продолжал обмысливать дела Гвидон, — Юлькиных денег было больше, да и Парашина изба потянула на себя, хоть теперь и не нужна никому. В общем, попал — молчи! — Он поднялся на ноги. — И куда теперь Приска приедет? К Шварикам? Она так в Жижу рвалась. Нет, Шварик всё же гадёныш…