Юрий Арабов - Чудо

– В народе говорят: «Марток – надевай семь порток», – устало произнес Николай.

– Говорят... – как-то неохотно согласился Михаил Борисович и замолчал.

Артемьев подождал, когда сам Кондрашов продолжит беседу и, может быть, введет в курс дела. Но уполномоченный притих в самый неподходящий момент.

«Победа» повернула на улицу, где стоял одноэтажный «частный сектор» – бревенчатые срубы с затейливыми резными наличниками, одинаковые, как и новостройки. Артемьев заметил, что снег здесь темный, с налетом угольной крошки.

– Вы и пригласили меня для того, чтобы я писал о посевной? – напомнил Николай о своем существовании.

– Ну да... И о посевной тоже, – пробормотал Михаил Борисович, все еще находясь в состоянии прострации.

Артемьеву почему-то захотелось его ударить. В этом, наверное, была виновата бессонная ночь.

– Вы почему такой розовый? – спросил он вдруг.

– В каком смысле? – вздрогнул Кондрашов.

– В смысле кожи. Пьете, что ли, много?

– А-а... Ну, это совсем просто, – улыбнулся уполномоченный. – Сырая рожь. Или пшеница. Годится также овес. За день съедаешь один злак и ходишь, как новенький.

Он не врал. Хотя розовая кожа досталась ему, скорее всего, в наследство от матери, разбитной крестьянки-середнячки, которую чудом обошло прошлое лихолетье и которая умирала с именем Сталина на устах.

– Есть тут у нас одна невыдержанная девица... – перешел, наконец, к делу Михаил Борисович. – И приключилась с ней вполне дикая история...

Он снова замолк.

– Пошла на разбой? Сделала подпольный аборт? – тормошил его Николай.

– Да нет... Если бы... Была у них молодежная вечеринка. Ну, сами знаете, танцы под радиолу, смех, шуточки...

– Водочка, – добавил Николай.

– И водочка тоже. Может, в ней все дело. В общем, стало во время танцев с этой девицей плохо. Что-то вроде окаменения членов, температура понижена, давление тоже... Вызвали «скорую помощь» и быстренько привели в чувство. А мать, религиозница и сектантка, разнесла слухи о том, что ее дочку покарал-де боженька за то, что вела разгульный образ жизни. По городу поползли слухи... ну, сами знаете, как у нас бывает. Вот, собственно говоря, и все.

– И о чем вы хотите, чтобы я писал? О водочке и танцах?

– О слухах, – твердо сказал Михаил Борисович. – О том, что под ними нет реальной почвы. А одно мракобесие отживших свое старух... – Он поглядел в окно. – Мы почти и приехали... Улица Куйбышева... Давай к тридцатому дому, – приказал он шоферу.

– Как зовут девицу? – спросил Николай.

– Татьяна Скрипникова.

– Скрипникова? – с удивлением переспросил Николай, и голос его дрогнул. – А разве она живет на улице Куйбышева?..

Уполномоченный перевернулся на 180 градусов и глянул с заднего сиденья в глаза Николаю.

– А что, вы с ней знакомы? – спросил он с тревогой.

– Да нет. Нет, конечно, – сказал Николай, сам точно не зная, врет он или нет.

– Значит, и вы что-то слышали?

– А что я должен слышать?

– О чуде, – выдохнул уполномоченный, и бывшие доселе добродушными глаза сжались в узкую полоску. – О чуде, который наш боженька совершил?

– Да ничего я не знаю! – нервно отрезал гость и вдруг добавил: – Если начистоту, то и знать не хочу.

– Отчего так?

– Неинтересно. Есть у меня другие дела.

– Но, может быть, это и к лучшему. Равнодушие – залог объективности. И что может быть интересного во всяком бабьем вздоре?

– Ничего.

– Вот именно. А ущерб этот вздор наносит чрезвычайный. Ладно. Сейчас все услышите. Из первых уст. Въезжай прямо во двор, – приказал Кондрашов шоферу.

Деревянные ворота были распахнуты настежь. Машина подъехала к почерневшему крыльцу, и шофер заглушил мотор.

Толстые сосульки свисали с крыши. Дверь деревянного нужника была распахнута настежь. На деревяшке с круглой прорезью лежали куски газеты.

Кондрашов обтер ноги веником, входя в избу. А Николай решил не обтирать свои ботиночки, он заметно волновался, и мысли его были заняты совсем другим...

– Вот она, наша чудесница, – и Михаил Борисович указал на круглую белесую девушку небольшого роста, которая сидела под фикусом в нарядном выходном платье.

На столе дымил самовар, поблескивали чашки дулевского завода, и свежевыпеченные пампушки сами просились в рот. Чувствовалось, что девица под руководством Кондрашова, как могла, подготовилась к этой важной встрече.

Волнение Николая тут же испарилось, как и раньше любовь к людям. Ему стало скорее забавно...

– Хотите свежий анекдотец? Батюшка жалуется в церкви своей прихожанке: «Что-то святая вода не течет! Нужно вызвать водопроводчика!..» – И уполномоченный широко улыбнулся.

– Она и есть Татьяна Скрипникова? – поинтересовался Николай с деланным равнодушием.

– Она и есть. Может, вам паспорт показать? – игриво спросил Михаил Борисович.

– Да не надо. Обойдусь. Куда повесить? – спросил Артемьев, снимая с себя припорошенную снегом шляпу.

– Не сиди, как дура. Поухаживай за корреспондентом, – приказал девице Кондрашов.

Та дернулась, с трудом оторвалась от стула, будто была приклеенная, и на твердых негнущихся ногах, подойдя к Николаю, взяла у него плащ и шляпу.

– А изуверка где? – поинтересовался Артемьев, присаживаясь к столу.

– Какая изуверка?

– Да мать ее.

– В божьем храме. Где ж ей еще быть? – медленно ответил Кондрашов.

– Так у вас еще и церковь осталась?

– Ненадолго. Скоро переоборудуем в Дом культуры, – пообещал Михаил Борисович. – Только мать ее вряд ли что скажет. Точнее, наплетет с три короба. Что со старухи взять? Другое дело, сама Татьяна. Она, можно сказать, непосредственный участник события... Ты присаживайся, Таня. Хватит хлопотать.

Про мать Михаил Борисович слегка слукавил. То, что со старушки нечего было взять, здесь все было точно. С Клавдией Ивановной нужно было договариваться теперь совсем в другом месте, и произошло это после того, как она захотела поставить на одеревеневшее тело своей дочери медицинские банки. Тогда банками лечили все – от простуды до туберкулеза. Старушка уже запалила фитиль, уже заголила спину у стоявшего колом человеческого столба, но ее вовремя остановили и отправили в областную психиатрическую лечебницу на доверительный разговор.

– Чего будете? – с трудом выдавила из себя девушка, сидевшая за столом.

– Чаю ему! – прикрикнул на нее уполномоченный.

– Не откажусь, – согласился Николай. – Это вы сами пекли? – он указал на румяные, как Кондрашов, пампушки.

– Нет, – ответила девушка и вопросительно посмотрела на уполномоченного.

– Она, она, – быстро сказал тот. – У нее золотые руки. Недаром работает мотальщицей на ткацкой фабрике.

– Мотальщицей? – заинтересовался вдруг Николай. – И что же вы мотаете?