Марина Ахмедова - Дом слепых

– Так и сузим, – согласилась бабушка.

– Но для этого его нужно сначала распороть и заново сшить! – Муж полоснул лезвием по воздуху.

– Ай-ай-ай, – бабушка приблизилась к зятю, вернула на место очки и посмотрела на него вдвое увеличенными глазами. – Ты на бабушку лезвиями-то не махайся. С бабушкой-то не спорь. Бабушка старше тебя, лучше твоего, поди, знает, как пальто товарища Дзержинского сузить для своей родной внучки.

– Ну, знаете ли, Варвара Яковлевна! – заявил муж, впрочем, отворачиваясь от бабушкиных увеличенных глаз.

– Вот завтра с утра сбегаю во двор, деда Семена позову, он и сузит. Он и сузит, а коли надо, расширит.

– Ну, знаете ли, Варвара Яковлевна… – уже без запала повторил муж, положил лезвие на стол и капитулировал на кухню.

Утром муж лежал, постанывал и поглядывал на пальто, расстеленное на столе. Он примолк, только когда бабушка, повязав голову бордовым платком, вышла во двор звать деда Семена.

Дед Семен был портным, носил очки с темно-зелеными круглыми стеклами. Снимал мерки, делал выкройки, строчил на ножной машинке. Все сшитые им вещи были точно по размеру, а строчка никогда не давала кривизны. Он чувствовал ткань. Ткань становилась живой в его руках. Твердо чертил по ней мелом, словно глаза ему и не были нужны. Часто дед Семен, отдыхая после работы вечером на скамейке, говорил, что первоклассными портными, а себя он считал первоклассным портным, могут быть лишь слепые.

– Глаза только мешают, – любил повторять он.

Дед Семен, по безоговорочному признанию бабушки, был мастером.

Пошивался у деда Семена весь квартал, очередь к нему растягивалась на несколько месяцев, но для жителей своего двора он шил вне очереди. Однажды Люда пошила у него платье – светло-зеленое, в крупный белый горох. Оно было узким в груди и клешеным в подоле. Гороховая, светло-зеленая, Люда гуляла по летнему городу, на голову сыпался тополиный пух, теплый ветер поддувал снизу, подол платья поднимался, показывая Людины стройные ноги. Она смотрела вниз на свои бежевые босоножки тридцать шестого размера, и сверху собственные ступни казались ей копытцами. Она била ими по асфальту, и прохожие оборачивались на нее. Она шла, заглядываясь во все низкие окна на свое отражение, поводила плечами, сдувала пух с рукавов. Тогда Люда и встретила мужа. Будь он неладен.

Сшитые дедом Семеном вещи приносили удачу. Все девушки города мечтали выйти замуж в платье, сшитом его слепыми руками. Лучшей свадебной приметы город не знал. А Люде сшитое дедом Семеном гороховое платье счастья не принесло – не муж ей достался, а шут гороховый. Лежит теперь на раскладном диване под бабушкиным шерстяным одеялом, стонет, глаз от пальто оторвать не может.

Дед Семен ввалился грузно. От сидячей работы он растолстел еще в молодости, набирал в год по килограмму. Он походил на колобка в круглых очках. Постоянно жаловался на метаболизм. А бабушка, отмахиваясь от незнакомого слова, говорила, что всему виной трудоголизм.

Дед Семен нетерпеливо потер руки.

– Тэк-тэк…

Муж робко кашлянул. Через шею деда Семена был перекинут сантиметр. Казалось, дед Семен – доктор, пришедший навестить больного. Сейчас он подойдет к нему, лежащему на диване, и начнет выстукивать его дыхание.

Перекатываясь на коротких толстых ногах, дед Семен подошел к столу. Всплеснул короткими пальцами и замер, будто готовый ударить по клавишам невидимого рояля. Какое-то время дед Семен так и простоял, словно статуя пианиста в экстазе. Муж замер вместе с ним, клетчатое одеяло опало, и весь он как будто окаменел и уменьшился в размерах.

Набравшись из космоса сил, дед Семен, плавно дернувшись, опустил кончики пальцев на кожаное пальто. Людин муж заметно вздрогнул под одеялом. Теперь уже дед Семен казался великим композитором с талантом космического масштаба, а муж – начинающим музыкантом, впервые выносящим свой труд на суд великого маэстро.

То ли в комнате начал меняться свет, то ли на деде Семене каким-то образом отразился цвет бабушкиного платка, но по мере того, как он все глубже погружал пальцы в трещины революционного прошлого, его лицо наливалось темнобордовым. Резким движением отдернув пальцы от пальто, словно то было потрескавшимся крокодилом, дед Семен, раздувая сизо-багровые ноздри, повернулся к бабушке.

– Значит, сузить? – мягко спросил он.

– То есть… су… зить… – запнулась бабушка, на всякий случай снимая платок.

Людин муж глубже вдавился в диван. А сейчас дед Семен был фокусником, взмахнувшим руками и одним мановением заставивший мужа утратить плоть и форму. Во всяком случае, с того места, где Люда стояла, казалось, что под одеялом ничего нет.

Совершив довольно плавное для своего веса круговое движение бедрами, дед Семен сорвал пальто со стола, бросил его на пол и принялся топтать:

– За октябрь… за Ленина… за Сталина… за все… за все… за все…

Бабушка сипела носом. Муж кусал бахрому одеяла. Пальто лежало на полу, словно ящик, из которого на свет божий выскакивали фантомы прошлого и будили в людях кровожадные инстинкты.

Вспотев, дед Семен, громко сопя, подошел к бабушке и незнакомым прежде фальцетом крикнул:

– Я, да будет вам, Варвара Яковлевна, известно – мастер! Мастер, да будет вам известно!

Дед Семен оттер ладонью со лба пот. Развернулся со свистом юлы и выскочил в коридор, но порывисто вернулся, подбежал к пальто и еще раз пнул его. Погрозил бабушке пальцем и тем же фальцетом крикнул:

– И не смейте!

Не докричав, чего бабушка не должна сметь, дед Семен окончательно удалился, так хлопнув дверью, что с полочки посыпались старые зонтики.

Едва дверь закрылась, муж, вновь обретя плоть и форму, выскочил из-под одеяла, подбежал к пальто, поднял его и прижал к себе.

– Не накапать ли вам валидола? – как ни в чем не бывало, поинтересовался он у бабушки.

Сверля диоптриями закрывшуюся дверь, бабушка, подобрав подбородок, обиженно проговорила:

– А и шут с тобой… Сами сузим.

Разделка пальто на составные части была недолгой, но кропотливой. На него ушло несколько лезвий. Расчлененные куски кожи лежали на столе, и, казалось, никаким чудом им вновь не воскреснуть в пальто. Совпадением то было или нет, но и союз советских социалистических республик вскоре начнет распадаться, части будут откраиваться от него так быстро, словно отрезанные острым лезвием «Нева». Потом и город, в котором жила Люда, захочет стать отдельной частью, выйти из состава изношенного, вышедшего из моды и уже ни на что не годного пальто. Правда, оставались еще люди, подобно Людиному мужу и бабушке, пытавшиеся вдохнуть в него вторую жизнь. Теперь из подвала груда кожаных лоскутов на столе казалась Люде надгробием на могиле союза, которое скоро понадобится и ее городу.