Жоржи Амаду - Габриэла, корица и гвоздика

Для Жозуэ это было новым ударом. Отныне он с одинаковым презрением стал относиться к девушкам из общества и к женщинам из народа. Счастье, что Глория не читала "Диарио де Ильеус". Там он резко осудил осторожность Глории. "Я плюю на женщин богатых и бедных, патрицианок и плебеек, добродетельных и легкомысленных. Ими движет только эгоизм и низменные интересы".

В течение некоторого времени, пока он следил за флиртом Малвины, страдал, писал, бранился, играл романтическую роль отвергнутого любовника, он даже не взглянул на одинокое окно. Теперь Жозуэ обхаживал Габриэлу, писал ей стихи, временно вернувшись к рифмованной поэзии, даже предложил ей комнатку, где мало было удобств и комфорта, но зато в избытке любви и искусства. Габриэла улыбалась, ей нравилось слушать Жозуэ.

Но в тот вечер, когда Мелк наказал Малвину, Жозуэ увидел печальное лицо Глории, она грустила, потому что избили Малвину, потому что Малвина покинула Жозуэ и потому что она сама снова осталась в одиночестве. Он написал ей записку и передал ее, пройдя под окном Глории.

Через несколько дней, в час, когда площадь окутала ночная тишина и полуночники разбрелись по домам, он вошел в полуоткрытую тяжелую дверь. Ее губы впились в его рот, руки Глории обняли худые плечи Жозуэ и увлекли его в комнату. Он забыл Малвину, свою вечную, свою бессмертную любовь.

А когда взошла заря и с нею настал час расставания, - пока первые торговки еще не отправились на рыбный рынок, - когда она протянула ему жадные губы для последних поцелуев этой огненно-сладкой ночи, он рассказал ей о своих планах: он выйдет под руку с нею на улицу, бросив обществу вызов, они поселятся вдвоем в его комнатке над кинотеатром "Витория", да, их ожидает крайняя бедность, но зачем им миллионы, когда есть любовь... Такого дома, такой роскоши, служанок, духов и драгоценностей он предложить ей не может, он не фазендейро. Он скромный преподаватель, получающий грошовое жалованье. Но любовь...

Глория прервала его романтические мечты:

– Нет, друг мой. Мне это не подходит.

Она хотела и того и другого: и любви и комфорта, и Жозуэ и Кориолано. Она по опыту знала, что такое нищета, она изведала горький вкус бедности, так же как и непостоянство мужчин. Глория ничего не имела против Жозуэ, но полковник Кориолано не должен был и подозревать об их связи, она может быть только тайной. Пусть он приходит поздно ночью и уходит на рассвете. Пусть делает вид, что не замечает ее окна, и не здоровается с ней. Это даже лучше, это сделает их связь греховной и таинственной.

– Если старик узнает, я пропала. Нужно быть очень осторожными.

Да, она влюблена в него, разве можно сомневаться в этом после ночи такой безумной, такой пылкой любви? Однако она была расчетлива и осторожна и не хотела ненужного риска, желая сохранить все. Конечно, риск есть всегда, но надо, насколько это возможно, его избегать.

– Я заставлю моего мальчика забыть эту жестокую девушку.

– Я уже забыл...

– Придешь ночью? Я буду ждать...

Он не рассчитывал, что дело обернется таким образом. Зачем было говорить ей, что больше он не придет?

Но даже в тот момент, еще неприятно удивленный хладнокровием, с которым она расчетливо оценивала опасность и придумывала, как ее избежать, еще пораженный хитростью, с какой она вынуждала его довольствоваться объедками со стола полковника, Жозуэ чувствовал, что вернется обязательно. Он уже был привязан к этой постели, где познал изумительные, незабываемые мгновения совсем иной любви.

Пора было уходить. Надо выскользнуть потихоньку, чтобы поспать хоть несколько минут, прежде чем в восемь часов встретиться с учениками на уроке географии. Она отперла ящик и вынула оттуда бумажку вето мильрейсов:

– Я хотела подарить тебе что-нибудь такое, чтобы ты всегда помнил обо мне. Но я не могу ничего купить, не вызвав подозрений. Купи ты сам...

Он хотел высокомерно отказаться, но она укусила его за ухо.

– Купи ботинки. Когда будешь ходить, думай, что ступаешь по мне. Не отказывайся, я прошу тебя. - Глория заметила дыру на подметке его башмака.

– Но ботинки стоят не более тридцати мильрейсов...

– Купи и носки... - простонала она в его объятиях.

После обеда в "Папелариа Модело" Жозуэ, отчаянно борясь со сном, объявил о своем окончательном возвращении к поэзии, на этот раз чувственной, воспевающей земные наслаждения. Он добавил:

– Вечной любви не существует. И самой сильной страсти отпущен свой срок. Наступает день, когда она кончается и рождается новая любовь.

– Именно поэтому любовь бессмертна, - заключил Жоан Фулженсио. - Она постоянно возрождается. Страсть умирает, но любовь остается.

Из своего окна торжествующая Глория жеманно и снисходительно улыбалась старым девам. Теперь она никому не завидовала, ее одиночество кончилось.

В бумазейном платье, в туфлях, чулках и во всем прочем Габриэла казалась дочерью богача, девушкой из состоятельной семьи. Дона Арминда захлопала в ладоши.

– Ни одна женщина в Ильеусе не сравнится с тобой. Ни замужняя сеньора, ни девушка, ни содержанка. Нет, я не знаю такой, которая могла бы с тобою поспорить.

Любуясь собой, Габриэла вертелась перед зеркалом. Хорошо быть красивой: мужчины сходят по тебе с ума, сдавленным шепотом делают разные соблазнительные предложения. Ей нравилось выслушивать эти предложения, особенно если они исходили от молодого мужчины.

– Представьте себе, сеньора, сеньор Жозуэ хочет, чтобы я жила с ним. А он такой красивый и молодой...

– Ему и помереть-то негде, этому паршивому учителишке. Не думай о нем, у тебя такой выбор.

– А я и не думаю. И вовсе не хочу с ним жить. Даже если...

– Тебя так любит полковник, да и судья тоже. А уж сеньор Насиб прямо убивается...

– Не знаю почему... - Габриэла улыбнулась. - Сеньор Насиб такой хороший. Без конца делает мне подарки. Даже слишком часто... Ведь он не старый и не урод... Зачем же столько подарков? Он и так очень... мне нравится...

– Не удивляйся, если он попросит тебя выйти за него замуж...

– В этом нет никакой необходимости. Зачем ему просить? Я и так...

Насиб заметил, что один зуб у Габриэлы испортился, и послал ее к врачу поставить золотую коронку. Он сам выбрал дантиста - тощего старика с портовой улицы, потому что вспомнил Осмундо и Синьязинью. Два раза в неделю, после того как Габриэла отправляла в бар подносы с закусками и приготовляла обед для Насиба, она ходила к дантисту, надев свое новое бумазейное платье. Зуб был уже запломбирован, и Габриэла даже жалела, что лечение подходит к концу. Покачивая бедрами, она шла по городу и рассматривала витрины; на улицах было много людей, и мужчины часто задевали ее, когда она проходила мимо. Многие заигрывали с ней, говорили любезности. Однажды она увидела сеньора Эпаминондаса, который отмерял ткани за прилавком. Иногда Габриэла останавливалась у бара, переполненного в час аперитива.