Наталья Нестерова - Воспитание мальчиков

Никогда не встречала родителей, которые утверждали бы, что характеры их детей схожи. Напротив, все говорят об обратном, даже родители близнецов. Мы находим общее в поведении, во внешности, в поступках с предками — мамами и отцами, бабушками и дедушками, но друг от друга братья или сестры, сестра от брата, брат от сестры отличаются заметно.

Отличия между Никитой и Митей стали проявляться с младенчества. Никита, как я говорила, орал благим матом с утра до вечера и с ночи до утра. А Митя спал. Ел и спал, практически не плакал. Мы перепугались не на шутку — что с ребенком? Особенно тревожно было ночью. Как я ни выматывалась за день, просыпалась среди ночи и расталкивала мужа:

— Он молчит. Почему он молчит? Вдруг умер? Подойди к нему, послушай, дышит ли.

Полусонный муж, в трусах и майке, не разлепляя глаз, брел к кроватке, склонялся, пытался уловить дыхание сына:

— Вроде дышит.

Лишь задремлем, осторожный стук в дверь. Мама.

— Что-то у вас тихо. С Митенькой все в порядке?

Так ночами и бегали проверять его дыхание. Педиатр, которой я пожаловалась на странно тихий нрав ребенка, устало сказала мне:

— На вас, мамаши, не угодить. Одна с ума сходит потому, что ребенок плачет, вторая — оттого, что молчит.

Врач не знала, что я первая и вторая в одном лице.

Наказание за плохое поведение в нашей семье оригинальностью не отличалось: «Марш в угол!» — и вся недолга.

Никита (от трех до семи лет) никогда не стоял в углу лицом к стенке, а только повернувшись в комнату. И через две минуты начинал возмущаться. Причем негодовал, подражая речи взрослых:

— Немедленно выпусти меня из угла! Я кому сказал? Сколько раз тебе нужно повторять? Быстро выпусти человека из угла! Тебе двадцать раз нужно повторять? Если ты сейчас же не выпустишь меня из угла, я буду разговаривать другим тоном!

— Это я буду разговаривать другим тоном, если ты не прекратишь молоть языком и не подумаешь над своим поведением, не попросишь прощения.

— Яподумалболыненебудупростипожалуйста, — все в одно слово и с пулеметной скоростью.

— Говори медленно и четко. Что-то мне подсказывает, что ты не осознал, какой дурной поступок совершил.

— Это что-то тебе подсказывает неправильно.

— Иными словами, ты хочешь сказать, что бросать на прохожих картошку в окно — это забавное хорошее дело?

— Нет, я хочу сказать, что нехорошее дело ставить человека в угол. Я могу возгедовать.

— Чего-чего сделать?

— Возгандедовать.

— Воз-не-го-до-вать, — поправляю, по слогам говорю. — Повтори.

Никита повторяет правильное произношение, мысленно я радуюсь, что ему легко дается трудное слово, что он знает его значение, и не замечаю, что сыночек снова втянул меня в диспут, не имеющий отношения к проступку и неотвратимости наказания.

Когда Никита в конце концов просит прощения и обещает больше ничего не бросать на головы прохожих из окна, я ему не очень верю. Не исключено, что завтра с балкона полетит ящик с цветами, а Никита скажет, что ящик сам оторвался и упал. И наши объяснения: так можно убить человека! — вызовут только интерес. Совсем убить? Насмерть? И я увижу по-настоящему?

О, эти детские вопросы! Брат мужа, Павел, когда общался с племянниками, подкупал их: за полчаса без вопросов — конфета.

Митя мог подолгу стоять в углу. Повернувшись носом в стенку, стоит и стоит, десять, двадцать минут… Я чувствую себя цербером, когда говорю:

— Ты что там пальцем ковыряешь? Не порти обои.

Или:

— Почему ты присел? В углу стоят. Может, тебе еще и стульчик принести?

— Принеси, пожалуйста!

— Митя, это переходит все границы! Ты понимаешь, что тебя наказали?

— Понимаю.

— Ты понимаешь, что нельзя играть с документами? Нельзя трогать коробку, где лежат наши дипломы, свидетельства о рождении и прочее?

— Нет, не понимаю. Я даже не успел ничего в них нарисовать.

— Слава богу! Митя, документы — это очень важные бумаги…

В двадцатый раз я втолковываю, что испорченные документы могут осложнить жизнь, привожу примеры, но детская логика младшего сына не в состоянии увязать простые бумажки с серьезными проблемами.

Митя и сейчас не доверяет утверждениям, в которых нет логики или которые не подкреплены солидными научными доказательствами. Когда в октябре синоптики говорят, что зима будет суровой, Митя недоверчиво усмехается. Достоверность прогноза на неделю равна десяти процентам, на пять дней — пятнадцати, даже на сутки — всего тридцать процентов вероятности. Научного аппарата, способного предсказать погоду на несколько месяцев вперед, попросту не существует.

Между тем время обеда, а Митя по-прежнему стоит в углу. Потом для него отдельно разогревать? Кроме того, мне отчаянно жалко этого упрямца, у которого ноги подгибаются, а он не хочет просить прощения и осознавать свою вину.

Захожу с другой стороны. Метод, возможно, отдает педагогическим бессилием, но терпение мое на исходе.

— Митя, я хочу с тобой поговорить. — Да.

— Повернись лицом, когда мама с тобой разговаривает. Митя, я хочу, чтобы ты просто поверил мне на слово — с документами играть нельзя. Поверь мне, потому что я твоя мама и зла нашей семье не желаю. Ведь не желаю?

— Конечно нет.

— Значит, ты даешь слово никогда больше не трогать коробку с важными документами? Митя, пожалуйста!

— Ладно.

— Вот и славно. Иди обедать.

Документы я, конечно, прячу в недоступное для детей место. Что следовало сделать раньше.

Если Митя дал слово, можно быть уверенным, что он его не нарушит. Если Никита что-то пообещал — это еще ничего не значит. У Никиты найдется десяток аргументов в пользу нарушения обещания. Не случайно из него вышел успешный юрист. Последнее утверждение — не более чем шутка, игра словами. И у Мити случалось в жизни, когда он наступал на горло своей правдивости, и Никита в профессиональных делах скрупулезно точен. Но о том, как мы ставим штампы детям, я поговорю позже.

Когда дети болеют, сердца родителей превращаются в воск. Лежит твой малыш с температурой под сорок, беспомощный, кашляющий, вялый, задыхающийся — и ты сама умираешь от щемящей жалости, от желания помочь крохе. У меня имелся непогрешимый показатель того, что кто-то из сыновей заболел, — они оставляли на тарелке еду или вовсе отказывались принимать пищу. Если Митя или Никита не хотят лопать — значит, заболели. Еще первых симптомов не наблюдалось, но я звонила на работу и говорила, что с завтрашнего дня на больничном. Ни разу не промахнулась. Три дня, острый период, я — с малышом, даже маме не могла доверить, а потом уж она сама справлялась. Дети болеют часто, и работник, который постоянно отсутствует на службе, никому не нужен, как бы прекрасно он ни трудился.