Дмитрий Лекух - Я русский

Порода, блин.

Хорошо, я догадался чистый серый свитер надеть от «Барберри» и относительно свежие голубые джинсы с белыми кроссовками.

Хотя на фоне этой породистой чопорности видок у меня был все равно, как бы это помягче сказать, – не соответствующий.

Ну, да ладно.

Английский у меня приличный, тут я не подкачаю.

Пусть гадают, откуда мой неистребимый славянский акцент.

…Златка разрушила всю строгость атмосферы, радостно кинувшись маме на шею, а ее отец крепко пожал мне руку и обратился на языке родных до самых печенок осин.

С едва уловимым акцентом.

– Присаживайтесь, молодой человек, где вам удобнее. Или, может, аперитив?

Ага, думаю.

Так вы, господа, похоже, из «бывших».

Понятно тогда, откуда в вашем доме эта знакомая номенклатурная стилистика.

Мне стало легче.

Но от аперитива отказываться не стал.

А то в горле пересохло, пока наблюдал, как Злата с мамой о чем-то по-чешски щебечут, не обращая на нас, мужиков, внимания.

– Не откажусь, – говорю, – только, если можно, – что-нибудь национальное. Недолюбливаю все стандартизированное, в том числе еду и напитки.

Гляжу, папаша смотрит на меня еще более заинтересованно.

Хмыкает, лезет в старинный, темного дерева буфет, достает оттуда пыльную, зеленого стекла бутылку без этикетки и две пузатых хрустальных рюмки.

– Это сливовица, – поясняет, разливая по рюмкам прозрачную коричневатую жидкость, – но не простая. Мой отец такую делал, на хуторе. Его убили в шестьдесят восьмом. Не ваши, свои. За то, что был коммунистом и любил Советы. А мне, студенту, было тогда девятнадцать, и я участвовал в беспорядках с другой стороны, поэтому потом пришлось бежать в Германию. Там я… м-м-м… скажем так, разбогател, женился на Анеле, Златиной маме, и в девяносто втором вернулся сюда, в Прагу. Купил бывшую квартиру родителей, и теперь мы в ней живем. А сливовицу эту покупаю у соседей моего отца, там же, неподалеку от его хутора.

И – смотрит на меня внимательно.

Ждет, как я отреагирую.

Я только плечами пожал.

– Ничего, – говорю, поднимая пузатую рюмку, – особенного. У меня дед по маме почти двадцать лет провел в сталинских лагерях. Профессор, лингвист. Кому он там понадобился – черт его знает. А другой, по отцу, всю жизнь служил в КГБ, хотя особо и не выслужился. Он вполне мог быть среди тех, кто посадил маминого отца. Они всегда обсуждали это, когда садились выпивать вместе. Я тогда маленький был, но хорошо помню их беседы.

Он кивает, тоже поднимает рюмку и улыбается:

– Меня зовут Мартин, – говорит. – У нас не принято звать по отчеству.

– Данила, – отвечаю, – можно Дан или Дэн. Отчеств и я не люблю. Но у нас принято чокаться.

– А вы колючий человек, Дан, – улыбается. – Я и сам такой. А чокаться я умею, потому что работаю с русскими.

– Ну, тогда прозит! – улыбаюсь в ответ, и мы чокаемся.

Сливовица оказывается обжигающе крепкой, градусов под пятьдесят, но удивительно мягкой и вкусной.

Просто отличные ощущения.

Серьезный напиток.

Где-то пониже горла вспухает и начинает медленно скатываться вниз по пищеводу густой, мохнатый, теплый комок, и рука непроизвольно тянется за сигаретами.

Мартин усмехается.

– А вот курить, Дан, у нас можно только в специальной комнате. Пойдемте, я вас провожу.

И говорит что-то по-чешски, обращаясь к Злате и ее маме.

Потом подхватывает одной рукой бутылку со сливовицей, а другой, продолжая улыбаться, указывает мне путь.

– Прошу!

…«Специальная комната» оказалась просторным кабинетом, в котором крепкий мужской запах трубочного и сигарного табака намертво въелся в стены.

Два темно-коричневых кожаных кресла, такого же цвета диван со скомканным клетчатым шотландским пледом, журнальный столик с парой массивных пепельниц и большим сигарным ящиком, небольшой шкафчик, уставленный разнокалиберными бутылками и стаканами.

Несколько черно-белых рисунков в тонких металлических рамках на крашенных светло-кремовой краской стенах.

Ваза с букетом каких-то засушенных полевых цветов.

Всё.

Мне тут понравилось.

Мартин подошел к столику, широким жестом открыл ящик – мол, угощайся.

– Я курю только сигары. Поэтому процесс будет небыстрым. Присоединяйтесь, Дан.

Я заглянул в ящик.

Мама дорогая!

Чего там только нет!

От банальных «Кохиб» с «Давидофф» до каких-то экзотических «Churchill» и «Macanudo Homemade».

Я таких и не видал.

Хотя, честно говоря, не знаток.

Я вздохнул, представил себе, как буду выглядеть с сигарой в зубах в своем свитере, джинсах и белых тапках, – и вежливо отказался.

Хотя хотелось подымить.

Покрасоваться.

Но…

– Спасибо, – говорю, – Мартин. Но, мне кажется, сигара требует определенного состояния души. А я сейчас не готов. Может быть, как-нибудь в следующий раз.

Он кивает, смотрит на меня с неподдельным интересом.

Как будто исследует.

Ну-ну, дядя.

Относиться ко мне свысока я еще никому не позволял, даже Мажору.

– Вы странный русский, Дан, – усмехается. – Обычно ваши соплеменники стремятся произвести впечатление. Задумчиво закатывают глаза, даже если им приносят откровенный уксус вместо вина – была бы этикетка. Это выглядит довольно забавно. А вы явно курили сигары, я догадался по глазам.

Ну, курил.

Не могу сказать, что часто.

Не мой стиль, это раз.

И не мой уровень, если честно.

Вот разбогатею, брюхом обзаведусь, костюмом от «Бриони»…

Тогда да.

А пока я и галстуки не очень-то уважаю.

Какие уж тут сигары.

– Вам, Мартин, видимо, просто не везло с русскими партнерами. Ведь процент невоспитанных нуворишей среди русских и чехов примерно одинаков.

Он хмыкает, отрицательно качает головой.

Морщится.

Ага.

– Не нужно льстить ни себе, ни своему народу. У нас, чехов, к примеру, значительно меньше интеллектуалов да и просто глубоких людей. Мы слишком поверхностно относимся к жизни. У нас не так много талантов, потому что мы маленькая нация. Но и богатых хамов у нас все-таки меньше, чем у вас, Дан. Мы куда больше Европа, чем вы, только не обижайтесь.

Опять жму плечами и наконец-то прикуриваю.

– Насчет хамов соглашусь, – выпускаю струйку легкого сигаретного дыма. – Хотя специально этим вопросом не интересовался. А вот насчет Европы – готов поспорить. Хотя бы потому, что не слишком хорошо понимаю, что она такое есть, Европа. Между немцем и итальянцем различий никак не меньше, чем между русским и чехом. А все, что эту вашу «единую Европу» объединяет, – это англосаксонский миф о либеральной демократии. Впрочем, ваше дело, во что верить.

Пока я говорю, он продолжает задумчиво копаться в ящике с сигарами.

Наконец выбирает легкий и светлый «Давидофф», аккуратно обрезает кончик стильной стальной гильотинкой, задумчиво нюхает и откладывает в сторону.