Дмитрий Лекух - Игра слов

Берег, значит.

Теперь Хохол, говорят, ему письма из Союза пишет, про жизнь свою мирную рассказывает…

Так что, Лис, – херня все это.

Давай-ка лучше еще одну забьем, чтобы уж совсем загаситься, по полной. А то сил больше нет на всю эту херню смотреть, да еще и думать о ней при этом. А совсем не думать – у меня почему-то не получается…

– Слышь, Старшой. А ты, правду говорят, стихи пишешь?

Во дела!

И это знают!

Ну, – правда, ну, – пишу, тебе-то какая разница?

– Учился, да?

Я не этому учился, Лисенок.

Не стихам.

Не в этом дело.

В живых людей пулями стрелять я тоже, извини, не учился.

А – ничего.

Получается.

– Слышь, Старшой. А прозу какую, ну, рассказы там, или, скажем, повести, как, не пробовал?

Пробовал.

Но тебе – один хрен не скажу, лучше в смешок переведу: сострю, например, что-нибудь, попошлее.

Ну, скажем, про ту же Верку из медсанчасти, – как плана обкурившись, полночи стихи ей читал, прямо на краю вертолетного поля, под четырехметровым кустом конопли, похожим скорее на какое-то дерево.

Она-то, дура жирная, совсем другого от меня ожидала.

Да и сам я, если уж совсем честно, не Гумилева с Мандельштамом этой корове деревенской всю ночь декламировать собирался.

Приходы, они тоже, знаете ли, – разными бывают.

Ой, разными…

А она потом ко мне еще долго доебывалась с непрестанно мучившим ее простую деревенскую душу вопросом: что, блять, все-таки такое «конквистадор», почему он старый, и как оно правильно произносится…

– Старшой, а Старшой, – Лис после третьей совсем «уплыл», – пишешь ты там или нет, мне по херу. Ты только за Афган не пиши…

– ?

– Да просто не надо, да и все. Ты грамотный, ты это лучше меня знаешь. Вот прикинь, у меня этот раз – «крайний», по ходу. Через неделю ДМБ. Я в строевую ходил, там документы уже готовы. Ну вот. Прикинь: приезжаю я в свой родной Владимир, рост – под два, вся грудь в орденах. И херня, что Рыжий…

– И что? – спрашиваю.

– И ничего, – передразнивает. Ты если чо напишешь, так от меня даже опойки привокзальные шарахаться будут, как от чумного. А дуру гнать – ты не будешь, что я тебя, не знаю, что ли…

Молчу.

Думаю.

– Ну, короче. – Лис лезет в «лифчик» за сигаретами. – Пусть лучше этот пишет. Как его. Ну, этот, говноед, который с фотоаппаратом. Приезжал тут недавно, ты помнишь. А ты – лучше про Союз пиши, там тоже говна достаточно…

Жму плечами, киваю.

– Ну, нет, – взвивается. – Ты слово давай! Понял?!

Понял, что уж тут непонятного.

Дал я ему слово…

…Через пару дней нас подняли по общей.

Дембелей обычно не берут, берегут ветеранов, но ротный в тот раз приперся злой и похмельный, и пошли все.

Нашу вертушку долбанули еще на подходе к предгорьям, над зеленкой, и слава богу, что не «Стингером».

Тогда бы вообще без шансов.

А так, летун, старый, вечно похмельный майор, – все-таки дотянул, волчара.

И я – выжил.

А вот у Лиса, к сожалению, – не получилось.

В госпиталь нас везли вместе, и он таки умудрился прохрипеть на прощанье:

– Разговор помнишь? Помнишь, Старшой?! Не сдержишь слово – пришибу, адресок-то давно имеется…

У меня тоже есть твой адрес, Лис.

Владимир, городское кладбище, Лисин Андрей Иванович, 1964–1984.

Можешь пришибать…

…Ежедневная газета, ребят, – это ад, в самом чистом его виде.

В дистиллированном.

Даже не знаю, с чем сравнить.

Если только с рабами на галерах.

Которых злые барбосы в садомазохистских кожаных передниках кожаными же кнутами гоняли.

Но я почему-то думаю, что против этих античных, угнетаемых злыми рабовладельцами пацанов по крайней мере никто не интриговал и никто их, бедолаг, не подсиживал.

Ага.

Просто на их отполированные худыми мускулистыми задницами до неприличного средиземноморского блеска скамьи и тяжелые, норовящие вырваться из рук, «морские» весла – никто особенно и не претендовал.

Ну, не котировал никто эту профессию в лазурно-пенном античном мире, несмотря на здоровый, по сути, труд на свежем и южном морском воздухе.

Иначе бы они получили там у себя ад в квадрате.

В газете же к ежедневному реально каторжному труду – добавляются еще и не менее ежедневные сплетни, доносы и прочие милые мелочи типового советского-российского учреждения.

И именно поэтому я глубоко убежден, что только журналист, прошедший все карьерные ступени этого ежедневного писчебумажного ада, может считать себя настоящим крепким профессионалом.

Это вам, ребят, – не глянцем каким смешным руководить и не в ящике время от времени рожу высовывать.

Здесь еще и писать надо уметь: в ежедневке, как в ВДВ, на войну ходят все, – включая замполитов и кашеваров, иначе просто не получается.

Издержки профессии, извините.

Мне, к примеру, – так даже нравилось…

…Я как раз заканчивал редактуру «своей» полосы, когда в дверь моего кабинета самым наглым образом постучали.

У меня аж челюсть отвисла, врать не буду.

Начальство, в лице Главного и ответсека всегда имело право входить в мою каморку без стука. А остальные, включая первого зама главного редактора и, по совместительству, моего товарища и партнера Сашу Лещевского, прекрасно знали, что за несколько часов до дедлайна меня вообще лучше не беспокоить: характер поганый, могу и на хер послать, а если чо – и пепельницей запустить.

Невзирая на чины и звания.

Кто не спрятался, я не виноват.

Так ведь нет, – не просто нагло стучат, еще и дверь потихонечку открывают.

С тянущим душу и вызывающим глухую и ненавистную зубную боль противным механическим скрежетом.

– Это еще что, блядь, за дела?! – рычу.

– Я тебе не блядь, – усмехается посетитель и внаглую, без всякого на то разрешения, устраиваясь на небольшом кабинетном диване, поднимает на меня свои небольшие, но выразительные серые веселющие глаза с пляшущими в них чертенятами.

Я было открываю пасть для очередного рыка, но понимаю, что кричать на этого посетителя – совершенно точно не буду.

Потому как нечем.

Просто воздух в легких неожиданно закончился.

И только потом, – чуть позже, – слышу вдогонку стук собственной, выпавшей от изумления, челюсти.

Твою мать!

Это же – Вещевайлов!

– Вовка! – удивленно откидываюсь на вращающемся кресле. – Это ж сколько лет мы с тобою не виделись?! И как ты меня нашел, скотина такая пропащая?!

Он – только смеется в ответ и достает из кармана стильного летнего плаща бутылку вполне себе приличного коньякия.

Нет, ну надо же…

– Так, – соображаю, – вот что, Вован. Я ради тебя, конечно, готов бросить все, но только кроме жены и газеты. Вернее, – вру. Совсем чуть-чуть. В смысле – ровно наполовину. Кроме газеты, с женой мы и так недавно разбежались. Причем с приличной скоростью, ага. Причем я, по ходу, бежал быстрее. Итого: можешь подождать полчаса?! Сейчас я редактуру закончу, и – полностью в твоем распоряжении…