Олег Зайончковский - Загул

И снова они несутся по улицам, лавируя в пешеходных потоках. Только теперь Нефедова гонит не страх, а чувство гражданской ответственности. «Об-ком-об-ком-обком», – выстукивают Марыськины каблучки… Но до чего же много в Москве контор! Пляшут в глазах разновеликие вывески: черные с золотом, мраморные, литые в бронзе. Министерства, управления, чего-то отделы, за чем-то надзоры и, конечно, всевозможные комитеты… Комитеты, да не те! Хлопают тяжелые двери; люди в шляпах покидают учреждения, а внутрь уж никто не заходит. Но вот – наконец-то! Чуть было не проскочили…

«МОСКОВСКИЙ ОБЛАСТНОЙ КОМИТЕТ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ СОЮЗОВ» – вырезано на плите полированного гранита. Эта плита у входа напоминает могильную – есть ли жизнь там, за дубовой дверью?.. Игорь с невольным трепетом входит в профсоюзное святилище… и оно встречает его торжественно-гулкой церковной тишиной и запахом мокрой тряпки. В учреждении – ни души, кроме старухи со шваброй, замывающей мраморный пол.

Случилось ужасное, невероятное – в общем, случилось то, чего следовало ожидать! В последней безумной надежде Игорь пытается всучить свои документы уборщице – и окончательно теряет лицо.

– Понабирали дураков в кульеры! – качает головой старуха и тычет шваброй ему прямо в ноги.

Чувства Нефедова помутились. Он покидает обком, пылая ушами и оставляя за собой мокрые следы… Воображение уже рисует ему завтрашнюю встречу в отделе. Игорю представляется ухмыляющаяся физиономия Ксенофонтова и мина презрения на опухшем лице Зои Николаевны… О да! Уж она бы не стала красть сумочки прежде, чем выполнить служебное поручение.

Марыська покуривает, дожидаясь его на улице. Весть о том, что Нефедов опоздал с документами, ее не обескураживает.

– Бездельники профсоюзные, – замечает она без гнева.

Крашеным ногтем Марыська щелкает сигарету, сбивая пепел.

– Раз так, ну и черт с ними! – объявляет она. – Переночуешь у нас, а утром сдашь ты свои бумажки.

Что Игоря ждет, если он согласится? Дома Надины слезы, а на работе наказание за прогул. Обе эти беды не перевесят, конечно, грозящего ему позора. Судьба, как обычно, не оставляет Нефедову выбора.

Задавив свои два окурка на обкомовском пороге, Игорь с Марыськой идут на соединение с Шерстяным. Колбаса для закуски у них уже есть.

Окна гостиной-библиотеки были запахнуты плотными бордового цвета шторами с затейливым набивным рисунком. Потолочная лампа, убранная в тканевый бахромчатый абажур, разливала по комнате густой, медового оттенка свет. На выпуклостях резьбы тонко отблескивала антикварная мебель. Книжные шкафы, стоявшие по всем четырем стенам, обкладывали комнату тишиной. Книги съедали живую речь – в томах увязала и глохла товарищеская беседа. Сквозь подступавшую дрему Нефедов с трудом уже разбирал слова Шерстяного. Ему было немного странно, что вечер, начавшийся с «Агдама» на стадионе, заканчивался в такой респектабельной обстановке.

– Гарик, ты спишь уже, что ли?

Шерсть хлопнул его по колену, отчего Нефедов невольно брыкнул ногой.

– Что ты, ни в коем случае… – он высоко поднял брови, помогая глазам открыться.

– Ну так вот… – продолжал Шерстяной. – Я ему: «Пошел вон из моей квартиры, а не то… не то…»

– Постой… – перебил Нефедов. – С кем это ты так ругаешься? Прости, у меня выпало…

– Мне что, начинать сначала? – обиделся Шерстяной. – Я толкую тебе про Живодарова. Про то, как он приходил требовать с меня рукопись.

– Живодаров? Припоминаю… Это тот бородач из музея, с которым ты из-за Нади подрался?

– Именно он, – нахмурился Шерстяной. – Этот псих полжизни просидел в сумасшедшем доме, а теперь его выпустили… или сбежал, не знаю. И вот он явился ко мне требовать почечуевскую рукопись.

– Чью рукопись? – недослышал Нефедов.

– Почечуевскую – представляешь!

– Нет – из дурдома он явно сбежал… Но спрашивается: при чем тут ты? Какое ты к рукописям имеешь отношение?

– Такое, что я наследник. Он забрал себе в голову, что эту рукопись дядя Питерский спер из музея и теперь она у меня.

– Допустим… Но Живодаров-то что хочет? Вернуть народу его достояние?

– Не думаю… Он только орал, что рукопись стоит бешеных денег и что это он, Живодаров, ее нашел.

– Чушь! – отмахнулся Нефедов. – Рукописи в музее не пропадали. Надя хранитель, и я бы знал.

– В том-то и дело – он говорит, что рукопись неизвестная. Все думали, что она сгорела при пожаре или не существовала вовсе, а она, дескать, лежала в каком-то ящике.

– Ну, сумасшедший чего не придумает…

Игорь скривился, борясь с зевотой:

– И-эу… И чем же у вас закончилось? Драки, надеюсь, не было?

– Не было… – Шерсть вздохнул. – Он так орал и топал, что снизу пришли соседи. Сказали, что позвонят участковому.

– А что Живодаров?

– Да что… Бородой подрыгал, поскрипел зубами и был таков… – Шерстяной усмехнулся: – Я, конечно, на всякий случай обыскал потом всю квартиру…

– И ничего?

– Ничего…

– Так я и думал…

В носу у Игоря пощипывало, словно он собирался чихнуть или заплакать; глаза его полнились сонной слезой.

– Шерсть, ты не против, если я тут у тебя на диване прилягу?

Ответ Шерстяного проглотили книги… Бахромчатый абажур над Игоревой головой закружился, как старинная карусель; шкафы со всей своей многотомной премудростью двинулись по комнате хороводом. Но странное это явление наблюдалось лишь несколько секунд, а потом все исчезло – то ли это Шерсть выключил в комнате свет, то ли Нефедов заснул так скоро.

Да, Игорь спал, но… как-то нехорошо. Вообще, сон у пьяных бывает двух видов: он либо напоминает кому, либо наоборот, протекая в судорогах и вскриках, заканчивается падением с кровати. Сон Нефедова был второго типа. Может быть, его тревожила совесть, лишь частично приморенная алкоголем, а возможно, ему был короток антикварный диван. Вдобавок, по московской традиции, Игорю стали сниться тараканы.

– Пшли, проклятые!.. – мычал он и шлепал во сне губами, а диван под ним гудел всеми своими пружинами.

В результате Нефедов проснулся – правда, всего на одну минутку. Открыв глаза, он полежал немного, всматриваясь в обступающий его глухой прокуренный мрак, а потом со стоном, своим и пружинным, перевернулся на другой бок.

Но на другом боку он не обрел покоя.

Хотя новый сон его казался поначалу мирным. Игорь увидел железную дорогу, багажный вагон, стоящий на запасном пути, и в запыленном окне вагона чернобородого человека со стаканом водки. Мимо с грохотом шли поезда, но бородач провожал их равнодушным взглядом. «Сейчас он допьет эту водку, – подумал Игорь, – и пойдет на станцию искать ссоры. Вернется он с большим фонарем под глазом. А ночью его вагон прицепят к составу и увезут в другой город». Пока он так размышлял, человек действительно опрокинул стакан себе в бороду и, пропав из окна, показался опять, теперь уже на площадке тамбура. Только вышел он туда не один, а с какой-то женщиной – наверное, своей напарницей или просто дорожной знакомой. Приглядевшись к женщине, Игорь с удивлением узнал в ней Марыську. Тогда получалось, что бородатый человек не кто иной, как Гамлет. «Что с нами делает время…» – опечалился Игорь. Ему показалось вдруг, что еще немного, и он вспомнит какую-то очень грустную историю – ту, что свела этих двоих в купе багажного вагона. Но он не успел… Спрыгнув из вагона на землю, Гамлет с Марыськой принялись ругаться. О чем они спорили, было не разобрать, но спор их был явно нешуточный. «Пожалуй, – подумал Игорь, – им и на станцию ходить не надо». Ему совсем не хотелось стать свидетелем драки, но дело обернулось даже хуже, чем Игорь предполагал. Гамлет, внезапно изловчившись, схватил Марыську за волосы и стукнул ее головой о вагонное колесо. Женщина вскрикнула и умолкла, а колесо, будто колокол, долго еще гудело.